Искатель, 1999 №12 - Станислав Сергеевич Зотов

— Кто там?

— Прохожий, — сказал Рено, — пустите переночевать.

— Я лесник его величества, — предупредил голос.

— Я сам был лесником, — ответил Рено, — и не хочу дурного.

— Я открою дверь, — донеслось из дома, — и если вы грабители, то войдите и посмотрите, есть ли тут что грабить. В доме ни тряпки, ни корки, король забыл, что у него есть слуга по имени Гийом.

Послышались удары, хозяин выбивал клинья, запиравшие дверь. Дверь распахнулась, на пороге появилась фигура во рваном охотничьем кафтане и ночном колпаке.

— Заходите! — воскликнул хозяин. — Заходите все, сколько вас там есть! Заходите и берите все, что найдете! Забирайте четыре стены и меня заодно! Можете утащить в преисподнюю!

— Я один, — испуганно сказал Рено.

— Надо же! — удивился хозяин. — Этак он еще и за ночлег заплатит. Заходи, что на дожде стоять.

Рено вошел. Ему было страшно оставаться в одном доме с сумасшедшим, но бежать по тропинке между двумя рядами колючих кустов, подставив спину под этот взгляд и сталь, звеневшую за дверью, было страшнее. Кроме того, в доме горел огонь.

Лесник запер дверь, глухие удары по дереву заставляли Рено вздрагивать.

— Вот, — сказал хозяин, появляясь в комнате, — в этом углу мох и сено, в том — сено и мох. Ложись, где нравится.

Сам он сел на чурбан посреди комнаты. Из-под обтрепанных краев кафтана торчали голые ноги, покрытые рыжим волосом.

— Штаны продал, — сообщил хозяин, — а кафтан никто не берет. Боятся. Поймают бродягу в одежде королевского лесничего — повесят, не спросивши, как зовут.

— С чего у тебя такая бедность? — не выдержал Рено. — Королевские угодья, лесник…

Хозяин захохотал. Он смеялся долго, со всхлипом, потом закашлялся.

— Лесник!.. — прохрипел он. — Лес-то бедный! Красного зверя нет, а где нет красного зверя, там держат в черном теле. И раньше платили кое-как, а теперь и вовсе забыли. Но я им — тоже! Гляди, бревнами топлю! И вообще!.. Входи в лес, кто хочет! Руби! Трави! Стреляй! Я сам цельный день в лесу. И ничего… Ни одного дрозда не осталось. Пичужек жру.

— Ох, плохо! — выдохнул Рено.

— Плохо, — согласился лесник.

Он поник, стал вроде бы ниже ростом и словно обвис на своем чурбачке.

— Спать ложись, — сказал он тихо, сполз с чурбачка и улегся на куче сена в углу.

Рено помолился перед деревянным распятием, приколоченным к стене, лег в другом углу и тоже уснул.

Среди ночи Рено неожиданно проснулся. В доме стояла непроглядная, густая, бархатная темень. Не было видно абсолютно ничего, хотя Рено до боли широко раскрывал глаза, стараясь высмотреть, что его разбудило. Потом он понял. Это был шепот. Неподалеку от Рено что-то бормотал прерывистый голос. Рено недвижно лежал, боясь зашуршать соломой, и слушал.

— Ты ведаешь, Господи, — шептал невидимый лесник, — ты знал и тогда, а с тех пор легче не стало. Пресвятая Богородица, дева чистая, перед твоим лицом все мои грехи, ни одного умалять не стану, грешен я и мерзок, но прошу, попусти и на этот раз, укрепи мою руку…

Рено лежал, замерев от безотчетного ужаса, напружинив мышцы, чтобы не выдать себя случайным движением.

Лесник встал. В темноте его шаги звучали неуверенно. Слышно было, как он ведет рукой по стене, пробираясь вдоль нее. Он добрался до очага и начал дуть, отыскивая огонь. Рено слышал сопение, ощущал пресный запах горячей золы.

В очаге засветились пятна непогасших углей, догоравших под пеплом. Хозяин бросил на угли клок соломы, несколько веток, придвинул погасшие головни. Огонь, возродившись, осветил помещение. Рено прикрыл глаза, наблюдая из-под ресниц. Лесник вытащил из-за пазухи нож и шагнул к Рено.

Нож был длинный и широкий с волнистым голубоватым лезвием, на котором змеились отблески огня. Такими ножами доезжачие забивают раненую дичь. Рено сам не заметил, как широко раскрыл глаза.

Лесник встретил взгляд Рено, вздрогнул и попятился было, но тут же, передумав, кинулся, занося руку с ножом. По счастью, Рено уже много ночей подряд надевал перед сном башмаки, чтобы не украли случайные попутчики. Удар окованного медью носка пришелся леснику по пальцам: нож отлетел к дверям.

Лесник, ослабевший от голода, сопротивлялся отчаянно, но силы были неравны. Рено свалил его и скрутил локти тем самым ремешком, которым когда-то связывал дрова. Потом, тяжело дыша, встал и отошел на два шага, чтобы лучше разглядеть противника. Лесник ворочался в углу, стараясь сесть. На его лбу вздувалась ссадина, из разбитого носа на спутанную бороду капали черные капли крови.

— Зачем ты хотел меня убить? — спросил Рено. — Ты же видишь, что у меня ничего нет, только куртка и башмаки. Неужели из-за башмаков можно погубить душу?

Леснику, наконец, удалось сесть.

— Мне не нужны твои башмаки, — часто шмыгая носом, сказал он, — мне нужен ты сам. Сто фунтов мяса, из которого можно сварить похлебку с чесноком и тмином. Его можно засолить и есть, когда другие будут умирать с голоду. Не башмаки мне нужны, из-за них я душу губить не стал бы. Я погубил ее, когда понял, сколько мяса ходит вокруг…

— Я убью тебя, — сказал Рено, поднимая с пола нож.

— Нет! — живо воскликнул лесник. — Ты не можешь меня убить. Я обязательно должен дожить до хороших времен и разбогатеть. Иначе кто закажет заупокойную мессу о тех пятерых, которые были до тебя?

Рено расширенными глазами глядел на человека, сидящего на полу, а тот говорил, с каким-то особым сладострастием вспоминая подробности:

— Первый-то год я неплохо прожил, охотился, с браконьеров поборы брал, да и деньжонки кое-какие оставались. А на второй меня скрутило. Барахло продал, проелся весь и начал помирать. Тут он мне и подвернулся. Я за дровами отправился, утро было раннее, снег уже сошел, и по всему лесу капало. Я его издали углядел, он у самой дороги лозняк резал. По одежде вроде не мужик, а подмастерье или купчик из небогатых, голод-то всех прижал. Я его за ворот и хапнул — попался, мол! Теперь на виселице покачаешься! И ничего-то у меня в мыслях такого не было, куском хлеба откупился бы, а он, дурак, на меня с ножом кинулся. Забыл, видно, что у меня топор в руках. Я его как жамкну! Все лицо разрубил, словно по пустому месту топор прошел, и ногу еще надвое развалил, вдоль по ляжке. Он и упал. Еще не умер, подергивается тихонько, а я на ногу его смотрю, как там мясо кровью сочится, словно парная говядина. Поначалу я убежал, но потом вернулся.