Рассказы - Роберт Альберт Блох

звуков, которых не должно было быть. Я ворвался в комнату, Айрес был рядом. Так все и обстояло. На столе стояла пишущая машинка Лютера Хокинса и бешено стучала, стучала, стучала у меня в голове. Маленькие щелчки с ужасом отдавались в моей голове; маленькие колокольчики звенели, когда строчки заканчивались.

— Это длится уже несколько месяцев, — прошептал Айрес. — Я боюсь выбросить ее или разбить, ведь Хокинс может сотворить что-нибудь похуже. Я знаю, что это не все, что он планировал — он, должно быть, знал с самого начала и разработал какой-то дьявольский план, частью которого является это. Но я не смею вмешиваться. Я испробовал все, все.

Его голос перекрыл стук машинки в одинокой комнате. Почему-то, понаблюдав за ней некоторое время, он не показался мне таким уж страшным. Механическое устройство, автоматически нажимающее на клавиши, вот и все. Мои глаза искали электропровод связи, его не было, и было глупо даже допускать подобное. Айрес испугался, и на мгновение я почувствовал то же самое. Но сейчас настало время для здравомыслия.

— Что ты испробовал?

— О, многое. Я заправил первый рулон бумаги; ты в курсе, что они бывают тридцатифутовой длины. Машинка завелась еще до того, как я сел за нее, в тот первый раз. Я не поверил, пока не увидел, как история выплеснулась наружу. Его рассказ. С обратным интервалом по ошибкам. Линии перечеркнуты, как в рукописях. Машинка остановилась примерно в футе от конца рулона, потому что история была закончена. Я вынул бумагу, вырезал, прочитал. Заправил еще одну пачку, наверное, чтобы не сойти с ума, потом сел печатать. Литеры не сработали. Слышишь меня? Когда я печатаю, клавиши не работают! Я никогда не напечатал ни строчки на этой машинке, клянусь!

Щелк-щелк-щелк, стучала призрачная пишущая машинка, там, в этой комнате, щелкая над словами Айреса в ужасной насмешке.

— Я решил поэкспериментировать. Заправил еще рулон бумаги. Появилась другая история, покороче. Машинка не печатала, когда в ней не было бумаги — я хотел оставить так навсегда, но не осмеливался, как не смел уничтожить машинку. Потому что если бы Хокинс мог так поступить со мной, то сделал бы еще хуже, если бы я вмешался. Понимаешь?

Щелк-щелк-щелк. Да, я понял. И содрогнулся.

— Однажды я попытался перекрыть каретку. Это не сработало. Я попытался запутать литеры. И не смог сдвинуть их с места. Несколько раз я вставлял обычные листы бумаги. Машинка щелкала, но останавливалась в нижней части страницы. Машинка разумна. В других случаях я заправлял новые рулоны, и ничего не происходило; сначала ничего. Машинка не была готова писать. Это было… размышление! А потом, нередко, посреди ночи я просыпался и слышал ее щелканье. Слышал, как машинка работает в темноте, призрачные руки клацали по клавишам в непроглядной тьме. Из каких непостижимых глубин рождалось это творчество? В какие черные бездны попадает разум, сочиняющий эти истории? Истории, написанные из могилы, мысли из мозга, уже гниющего и разъеденного червями!

Щелк-щелк-щелк. Я не мог этого вынести и подошел к столу. Машинка печатала на середине рулона, и я прочитал три предложения, как раз, когда они появились. Предложения Лютера Хокинса. Его стиль, его набор слов. Я провел рукой по клавишам. Они не двигались. Я не чувствовал, что ими что-то руководит. Печать литер работала, и я ошарашенно посмотрел на метку стандартной модели машинки Л. С. Смита. Это был не призрачный инструмент из человеческих костей, а старая пишущая машинка Лютера Хокинса. Сбоку я прочел дату, печать и серийный номер устройства.

Она щелкала, понимаете, о чем я? Солнечная комната, обычная пишущая машинка на обычном столе, печатающая рассказ-ужастик без человеческих рук. Каждый щелчок отдавался болью в моем мозгу. Айрес уставился на меня остекленевшими глазами.

Я начал шептать, сам того не зная.

— Но почему? Почему? Почему Хокинс так ненавидит тебя и мучает? С какой целью, если бы он каким-то странным образом догадался, что умирает, он проклял тебя? Что он может надеяться получить, оживляя пишущую машинку своим духом и делая это? Почему, Айрес?

«На то есть причина! — это был почти крик. — Я не осмеливался рассказать, но я был ему как сын. Он знал, что умрет и как. Я не рассказал тебе, как жутко мы поссорились перед его кончиной. У него были причины ненавидеть меня, а потом он узнал о своей смерти. У него была причина, поверь мне, и я не знаю, что он собирается делать, но ты должен остановить его, ради бога, останови его».

Я не сводил с машинки глаз. В конце последней строки прописными буквами было написано:

КОНЕЦ

Как всегда писал Хокинс. В машинке оставалось футов шесть бумаги. Я машинально выдернул ее — и саму историю. Не знаю почему. Наверное, я был немного не в себе, когда на меня кричал Айрес, а мой разум отвечал ему тем же. Знаю только, что без всякой причины заправил в пишущую машинку чистый лист обычной белой бумаги. Просто чтобы посмотреть, что произойдет, полагаю. Затем я повернулся к Айресу, думая о его последних словах.

— В чем дело, Айрес? Почему он так тебя ненавидел? Что ты такого сделал с Лютером Хокинсом, что так боишься?

Айрес побелел, как лист бумаги, который я только что вставил в пишущую машинку. Глаза у него были черные, как уголь. Его зубы блестели, как ключи.

— Я тебе скажу! Я украл два его рассказа — первые экземпляры, которые он прислал мне, когда мы были друзьями. Украл их, а он угрожал разоблачить меня. И он грозил мне еще, в безумном порыве своей силы. Он рассказал мне часть того, что узнал о демонологии, и я испугался. Так что я… я… о, нет!

О да. Пишущая машинка щелкнула снова. Поршень ходил вверх-вниз, щелкали клавиши. Это оборвало Айреса на полуслове и заставило меня опустить глаза. И я прочитал… это…

«Дорогой Блох!»

Да, мое имя! Мое имя, напечатанное на пишущей машинке, которая двигалась без помощи человеческих пальцев. Двигалась вперед.

«Дорогой Блох!

То, что пытается сказать вам Айрес, очень просто. Он убил меня. Это все объясняет. Молодой дурак испугался меня и прибегнул к очень простому трюку, который я должен был заподозрить, зная его талант к дешевой мелодраме. Он прислал мне отравленное письмо. Очень просто, как я уже сказал; я открыл его, уколол палец и умер. Детская хитрость, которая сработала с Борджиа — только такой дурак, как Айрес, был настолько безумен, чтобы придумать