Пончиковый легион - Джо Р. Лансдейл

В какой-то миг я поднял голову и заметил меж деревьев движение. Тень, покинувшая своего хозяина и подавшаяся в бега. Форма тени была нечеткой. Принадлежать она могла кому угодно – от оленя до снежного человека или «Людей в черном», которые устроили за мной слежку. Это меня немного напугало.

Я внимательно вгляделся в то место, где заметил движение. Сейчас я различал лишь полоски тьмы между деревьями, и ни одна из них не разделялась и не двигалась. Я определенно что-то видел, это не плод фантазии, а нечто материальное. Олень. Рысь. Кабан. Любое дикое животное. И все они отбрасывают тени. Впрочем, мелькнула мысль следом, не исключено, что я позволил слишком уж разгуляться воображению. Как частенько делал.

Быть может, в глубине души я тоже был одним из тех идиотов. Мне хотелось верить в невероятное. Возможно, именно поэтому я и писал. Чтобы бежать от нелепостей жизни, сочинив собственный абсурд, который я мог бы контролировать. Это, безусловно, доставляло мне удовольствие. Не сказал бы, что я скучал по работе детективом, но время от времени вспоминал свои расследования – в этом деле, как и в писательстве, ты пытаешься решить проблему и привнести некий порядок в мир и в собственную жизнь. Пишешь историю, сюжет которой построен на тайне, историю, в финале которой ты собираешь все воедино и все вопросы оказываются решены. И все равно каждый раз непременно обнаруживаешь, что некоторые сюжетные линии оборваны и повисли.

Я должен выяснить, что случилось с Мэг. Не только потому, что эта тайна пока не разгадана, но и потому, что в глубине души я еще не отпустил Мэг и не раз задумывался о том, что никогда не смогу это сделать.

Мэг, которую я всегда мысленно рисовал себе, была не в тех обтягивающих шортиках. И не Мэг без шортиков, лежащая на кровати, раздвинув ноги и раскинув руки. Первое, что пришло мне в голову, – слова Феликса о том, как она относилась к нашей матери. На самом деле, я думаю, жена оставалась со мной дольше, чем хотела, только лишь чтобы не бросать без внимания мою маму. Я вспомнил, как вошел в больничную палату и увидел Мэг – она сидела рядом с койкой и держала маму за руку. Накануне мы поссорились из-за какого-то пустяка, но ссоры наши давно сделались постоянными, и я знал, что Мэг пытается найти аргументы, чтобы узаконить свой уход. Волна романтики в ней схлынула, жизнь сделалась реальной, нужно было оплачивать счета, идти на компромиссы, и Мэг перегорела. Во всем, кроме мамы.

Свет из окна сочился сквозь щель в занавесках, как дорожка в небо, ложился на волосы Мэг и неярко сиял, будто нимб. Никогда не забуду те мгновения. От вида серебристого ореола у меня перехватило дыхание. И в тот момент я понял, как сильно люблю ее и какую боль мне вскоре предстоит испытать. Потому что знал, что он близок – ее уход. И когда мама наконец соскользнула в такую тьму, что не могла отличить своей задницы от локтя, Мэг поставила на мне крест. Некоторое время она еще навещала маму. Пока не поняла, что в этом больше нет никакого смысла.

Но даже после того, как она уехала и довольно быстро сблизилась с Итаном, она все равно продолжала справляться по телефону. «Как мама?» – спрашивала она, словно в состоянии той что-то могло измениться. Но я радовался ее звонкам. Такой уж она была, Мэг, – всегда считала, что все может поменяться к лучшему независимо от ситуации. И все искала, тянулась к чему-то, чего не могла найти в повседневности, – того, за что ее личность могла бы зацепиться и удержаться.

Я глубоко вздохнул и попытался освободить от нее свои мысли. Далось это нелегко, но я справился достаточно хорошо, чтобы вновь принять текущее положение дел. Состояние моей матери и потерю Мэг.

Где она? Что с ней?

Порой мне чудилось, будто она выманивает, вытягивает солнце из темноты ночи, когда наступало утро, и прячет его ради лунного света, когда день угасал.

Часть меня по-прежнему чувствовала себя именно так. Немаленькая часть.

Я оставил блюдце и стакан на столе и запер дом. Взяв пульт автоматического управления всеми жалюзи в гостиной, опустил их. Затем принял две таблетки тайленола, забрался в постель и, подсунув под голову подушки, немного почитал при свете лампы на прикроватной тумбочке. Книга была хорошая. На какое-то время я погрузился в нее, а потом меня вдруг пронзила острая тревожная мысль: там, в комплексе летающих тарелок на старой площадке, что-то очень неладно, и это, возможно, каким-то образом связано с Мэг.

И если так, то я не знал, что с этим делать.

Я выключил свет, отвлекся от книги, от тревожных мыслей о Мэг и наконец заснул.

15

В ту ночь холод ударил собачий. Я проснулся рано, чувствуя, что более-менее отдохнул. Натянул поверх пижамы толстый халат, сунул ноги в домашние шлепанцы, поднял жалюзи на окнах кухни и гостиной и вышел на веранду. Шумел дождь, и я отыскал такое местечко на веранде, с которого можно было смотреть на небо и не мокнуть. Однако на этом самом небе можно было увидеть лишь серую пелену туч и серую завесу мощного ливня – вот и все. Капли грохотали по крыше террасы.

Из-за холода мне чертовски быстро надоело мое занятие, и я собрал оставленную вчера посуду, вернулся в дом, сварил кофе и подумал было об омлете, но затем решил – нет. В вопросе об омлете я доверился призраку. Никаких омлетов. Пусть снова будет тост.

Я устроился за столом в гостиной, поднимаясь только затем, чтобы зарядить кофеварку очередной капсулой, и, потягивая кофе, смотрел на дождь за окнами – настолько сильный, что не удавалось разглядеть даже леса за моим двором – того самого места, где я увидел тень, вынырнувшую из-за двух деревьев и растаявшую в темноте.

Около девяти зажужжал мобильник.

– Сдается мне, сегодня не самый удачный день для визитов. У Черри есть какие-то новости, хотя, говорит, их кот наплакал, она ничего мне толком не сказала, но хочет сообщить их нам обоим, дабы не повторяться. Может, завтра.

– Она сейчас с тобой?

– Ночью была.

– Знаешь, я, пожалуй, подъеду. Не такой уж сильный дождь.

– Я б не сказал.

– Все равно приеду.