Шелковые дети - Наталья Васильевна Соловьёва

Марго отметила, что обои на стенах давно выцвели, на выгоревших от яркого солнца шторах виднелись заплатки. Старый телевизор был включен и что-то бормотал фоном. На столике скопилась внушительная стопка журналов о светской жизни знаменитостей.

– Вы меня извините – я одна живу так-то, – снова затараторила Нучча. – Муж мой ушел, как все случилося…

– Простите, синьора, я не знал о вашем несчастье, – сказал Энцо.

– Я ж заболела-то от расстройства из-за того случая – работать уж не смогла, кто б меня такую взял. Вот и муж, конечно, ушел, – пожаловалась Нучча. – А Бенедетто меня выгнали без всякого пособия. Сказали, что я им про Кикко напоминаю. Но на самом деле кому я такая страшная нужна была? Детей только пугать. Но что уж там… Им тоже досталося…

– Очень жаль… Сочувствую вам, синьора… – сказал Энцо. – Но мы приехали, чтобы как раз поговорить о том случае. Простите, что беспокоим после всего, что с вами приключилось… Но у нас есть причины…

– Дело прошлое, спрашивайте уж, – вздохнула Нучча.

– Вы помните детей Бенедетто? – спросил Энцо.

– Конечно, помню! Такие милые детки! – попыталась улыбнуться Нучча. Ее лицо, на котором при ярком свете стали заметны коричневые пигментные пятна, еще больше исказилось. Левая часть его поплыла вверх, обнажая плохие старческие желтые зубы и бледно-голубую десну.

– Какими вы их запомнили? – спросила Марго, пытаясь не обращать внимания на обезображенное лицо старой няньки.

– Особенно все любили Кикко, – вспоминала Нучча. – Ну такой мальчик был золотой – ну все его о-бо-жа-ли! И послушный такой, просто шелковый. И хорошенький притом. Его ж как наследника растили, так и называли даже «маленький принц».

– А старший, Массимилиано? – спросил Энцо.

Нучча нахмурила левую бровь.

– Ой, вот оторви да брось! Какой хулиган! И как ненавидел этого бедного Кикко, это что-то! Вечно шпынял его, толкал – глаз да глаз за ним, чтоб чего плохого не утворил. То в бассейн спихнет, то стукнет… Но что с него возьмешь? Дети ж…

Марго вдруг вспомнила прошлогоднего футболиста. Она не знала, каким он был в детстве, да и не интересовалась, но сейчас подумала, что, наверное, как Массимилиано – задиристым хулиганом, не иначе. Так можно было бы объяснить его привычку эпатировать и заниматься жестким сексом. Марго подумала об этом впервые – обычно она не занималась анализом поведения своих любовников. По крайней мере, пока они исправно исполняли свою функцию.

Энцо прервал размышления Марго:

– А Мари-Лиза? Младшая?

– Куколка-то наша? Да ничего такого – девочка как девочка. Синьора Бенедетто ее наряжала, конечно. Помню, возила в этот миланский магазин. Как он назывался-то? А! «Пупи Солари»! Уж какая там одежда была – как на картинках. Но все-таки синьора больше любила Кикко – это чувствовалося.

«Холодная мать», – пронеслось в голове Марго. Ей вспомнилось детство в Твери, мать, которая лупила ее обоссанными колготками. «Да что же меня так выносит с этими детьми?» – удивилась она и порадовалась, что хотя бы Энцо способен спокойно заниматься делом.

– Как Джорджо, то есть синьор Бенедетто, относился к детям? – поинтересовался Энцо, ерзая на скрипучем кресле. – Каким вы его запомнили?

– По-моему, он их никого не любил, даже Кикко, – всплеснула руками Нучча. – Женился на синьоре по расчету и не скрывал этого. Что там – кичился! А еще уходил куда-то постоянно… Кинешься спросить что, а его и нет. А его и нет, – задумчиво повторила она. – Странный он какой-то был, по-моему. Вот странный, и все тут. Не могу толком объяснить.

– Вы хорошо знали их садовника, Джанджи Кареццано? – продолжал Энцо. Марго видела, что ничто не ускользает от его взгляда. Даже то, как она, Марго, расклеилась и не может выдавить из себя ничего путного. «Надо будет пошутить, что тоскую по футболисту», – подумала Марго.

– Джанджи-то? Ну как хорошо… Работали ж вместе… – задумалась Нучча. – Да только не верю, что он мог Кикко убить. Ну что вы! – Нучча снова попыталась улыбнуться. – Он обожал детей. Такой умница, мастер на все руки. Дети постоянно к нему бегали. Игрушки там чинить. У него самого ж мальчик был, приводил его иногда – синьора Бенедетто разрешала.

– А в тот день не приводил случайно? – заинтересовался Энцо. – Я знаю, что вы были в Лигурии, синьора. Но, может, что-то обсуждалось потом? Сплетни какие, которые побоялись передать полиции?

Нучча пожала плечами:

– Может, и был… Не имею понятия. И сплетен не помню. Столько лет прошло…

– Не помните, как звали мальчика? – наконец очнулась Марго.

– Вот уж нет… Кто их всех упомнит-то? А я за ним не ходила, мне без нужды было запоминать.

– А вы помните Бебо?

Нучча улыбнулась:

– Конечно. Такой воспитанный был… Самый воспитанный из всех. Не обижал никого. С прислугой всегда на вы, не то что… С ним же случилося потом что-то? С ума, что ли, сошел, говорили?

– Возникли проблемы со здоровьем, – уклончиво ответила Марго. Она не любила обсуждать чужие хвори. – Он что-то упоминал про червей. Вы не знаете, что он имел в виду?

– Черви? – удивилась Нучча. – Так не знаю я. Синьора Бенедетто за чистотой следила. Какие там черви?

Спрашивать, пожалуй, больше было нечего. Несчастные дети, несчастные родители, сломанные судьбы…

– Не знаю, что и думать. – Марго первой начала разговор по пути в Комо. Она радовалась, что за рулем был Энцо, – ей не нравились итальянские провинциальные дороги с большим количеством кругового движения, то ли дело автострады: едешь прямо, и все.

– А я опять скажу, что это дело как какой-то водоворот в озере – не успел оглянуться, а уже из него и не выплыть, – задумчиво сказал Энцо.

Марго поежилась. Холодная стоячая вода четыреста метров глубиной. Что там, на дне? Скрытое от глаз? Недаром сами итальянцы не плавают в озере и считают его опасным. Но с чего это Энцо вдруг заговорил метафорами?

– Ты о чем? – спросила Марго.

– Ну, знаешь, у каждого полицейского есть нераскрытое дело его жизни. В сериалах говорят: бла-бла-бла. Вот так и у меня. В реальности. Кикко этот по ночам мне снится, не отпускает. Можешь не верить, но я сейчас чувствую, прости господи: с новым убийством появился шанс узнать, что случилось, кто за всем стоит.

Марго не очень нравились такие разговоры. За ними будто скрывался какой-то пафос: дело жизни и все такое. С другой стороны, она понимала – для Энцо это не только «профессиональный зуд», но и что-то личное. Он хотел докопаться до истины, которая не давала ему покоя долгие годы. Ей бы тоже многое хотелось исправить, но увы…

Энцо будто услышал