Дело «Тысячи и одной ночи» - Джон Диксон Карр

бог, должно быть какое-то разумное объяснение, объединяющее все это. Я не больше вас понимаю, зачем кому-то стоять и кидаться углем в стену. Как вы уже сказали, злоумышленник не мог кидаться им в кого-то; невозможно взгромоздиться на навес, не разломав всю лавку… Вы обнаружили что-нибудь еще?

– Та-а-ак точно, сэр! – протянул сержант с недоброй ухмылкой на лице и энергично кивнул. – Зайдем с другой стороны.

Мы вернулись в большой зал. Группа, состоящая из Уэйда, Холмса, Батлера и Коллинза, собравшаяся вокруг тела неизвестного, начала раскалываться; троица новоприбывших отодвигалась в сторону. Холмса, похоже, мутило, Уэйд имел решительно циничный вид, а на Батлере не было лица.

– Никогда раньше не видел его! – прокричал Джерри Уэйд на весь зал, и его голос отразился от стен таким эхом, что он сам подскочил на месте. Затем он запел сладким голосом, изображая утрированное веселье. – Чего теперь изволите-с? Удовлетворим все ваши желания в пределах разумного. Рон хотел бы пройти в кабинет хранителя и удостовериться, что там все в порядке, если вы, конечно, не возражаете.

Несмотря на все их возмущение, я под ответственность Коллинза отослал их в комнату, называвшуюся «Персидский зал». Холмс заламывал руки и то и дело заговаривал об адвокате. Хоть я и опасался, что голос Уэйда-младшего заставит Мириам и Маннеринга выскочить из кабинета хранителя, констебль Мартин, очевидно, держал ситуацию под контролем. Затем Хоскинс поманил меня к стеклянной витрине, из которой злоумышленник изъял кинжал:

– Вот, сэр, взгляните-ка. Помните, вы хотели, чтобы Роджерс осмотрел его и снял отпечатки пальцев? Ага! И дверца сбоку витрины оказалась заперта. Но Коллинз знает толк в замках, так вот, Роджерс предположил, что с внутренней стороны дверцы могли остаться отпечатки, а Коллинз на раз-два вскрыл замок с помощью изогнутой шпильки. Видите?

Стараясь не дышать лишний раз, он склонился над маленькой деревянной створкой, покачивая ее из стороны в сторону. Затем он с видом маститого фокусника просунул внутрь и задержал там свою руку.

– Так вот, мы открыли витрину. Я заглянул внутрь… как-то так… и обнаружил то, чего мы раньше не заметили, потому что на темном бархате эту темную вещицу трудно разглядеть. А? Вот они где были! Вот где лежали, аккуратно, уютненько так, как будто выставленные на всеобщее обозрение. Вот они.

Он быстро вытащил руку, выпрямился, приготовившись наслаждаться триумфом, и протянул на открытой ладони накладные черные усы.

Глава восьмая

Пустота в саркофаге Зубейды

– Так-так, – в задумчивости произнес я, вертя в руке новую улику, – еще один экспонат в нашу волосатую коллекцию. Некто вытащил из витрины кинжал и положил на его место накладные усы. Есть какие-нибудь мысли на этот счет, сержант?

– Н-никаких, сэр. Хотя кое-что удалось установить, – со скромной серьезностью ответил Хоскинс. – Это не его усы. – Он ткнул пальцем в сторону мертвеца. – Во-первых, у него были свои, настоящие. Во-вторых, даже если б их и не было, эти усы ему бы не подошли. Смотрите, у убитого, у Пендерела, бакенбарды были с проседью, чтобы он казался старше, к тому же они сделаны из хороших волос, настоящих. А вот эти усы – черные и дешевые; такие любой ребенок может купить пенсов за шесть для костюма Гая Фокса.

– Так, выходит, у нас вырисовывается третий ряженый… хм…

– Выходит, что так, сэр. Подумать только, они кидались в стены углем! – не выдержал Хоскинс; он, похоже, находил данное обстоятельство самым зловещим и загадочным из всех составляющих этого дела. – И подменили кинжал карнавальными усами! Ну и ну! И что нам теперь делать?

Я удостоверился, что фургон уже вызвали. Он должен был доставить труп в морг для опознания. Возможно, на одежде мертвеца имелись какие-то подсказки, которые могли быть полезны при установлении личности; я приказал сохранить его одежду, очки и, конечно, накладные бакенбарды. Результаты дактилоскопической экспертизы, как я узнал, должны быть готовы на следующий день, а это оставило мне не так уж много времени на то, чтобы составить подробный рапорт, ведь было весьма вероятно, что это дело заберет Скотленд-Ярд. Так что я приобщил усы к прочим вещественным доказательствам и вновь достал из конверта плотно сложенный потрепанный лист бумаги, на котором было напечатано сообщение, найденное в кармане Грегори Маннеринга. И вновь перечитал его.

Дорогой Г.,

непременно нужен труп – настоящий труп. Причины и обстоятельства смерти не имеют значения, но труп должен быть непременно. Я организую убийство, тот ханджар с ручкой из слоновой кости прекрасно подойдет, ну или пусть будет удушение, если это покажется лучше…

Пришло время предъявить записку Маннерингу, который к тому моменту уже наверняка должен был накрутить себя до нужной мне степени нервозности. Казалось бы, вот и ключ к разгадке всего дела, в котором Маннеринг фигурировал как злодей второго порядка; и тем не менее я колебался. Если бы меня спросили почему, я не смог бы назвать ни одной причины, которая показалась бы убедительной судебным заседателям, и все же меня терзали сомнения. Так вот, что можно было заключить из этого?

Записка была напечатана на самом обыкновенном листе бумаги, при помощи самой обыкновенной черной ленты, на самой обыкновенной пишущей машинке, в ней не было никаких примечательных деталей, которые удалось бы обнаружить невооруженным глазом, кроме небольшого подтека, образовавшегося на хвостике запятой. По-видимому, автор записки привык пользоваться пишущей машинкой, поскольку напечатана она была очень чисто и без помарок, которые обычно выдают новичка в этом деле. Более того, судя по вполне обыденному упоминанию ханджара с рукояткой из слоновой кости, автор записки также был знаком с музеем, что сужало круг подозреваемых. Что касается потрепанности листа, я вновь осмотрел записку и понял, что грязь, скорее всего, была угольной пылью. Эта проклятая субстанция становилась столь же вездесущей, как и накладные бакенбарды. Я соскреб немного угольной пыли на листок из своего блокнота и отложил его для дальнейшего анализа. Но если это не та же угольная пыль, пятна которой были обнаружены у входа в музей и вокруг лавки в Базарном зале, тогда что это? Записку нашли в кармане пальто Маннеринга…

И вот, господа, наконец (наконец!) мою непробиваемую черепную коробку пронзила простейшая мысль, настолько очевидная с самого начала, что ее невозможно было бы игнорировать даже на фоне целой бельевой веревки, увешанной накладными усами и бакенбардами. И вот что это была за мысль: записка могла быть адресована не Маннерингу.

Она могла быть предназначена не для Маннеринга по той простой причине, что она была недописана. Текст обрывался на полуслове, и целых полстроки посередине в ней были перечеркнуты. Когда