Группа Фале - Дед Скрипун

Вон грязный бомж в контейнере копается, рожа черная от загара, и той мерзости, что бедолага употребляет внутрь. Ну чем тебе не объект для отправки на божий суд. Бери на карандаш, жди, когда преставиться, и получай благодарность от высшего. А ведь все не так.

На самом-то деле, душа под этой грязью хрустальная. Несчастный он. Не научился в свое время говорить: «Нет». Не научился предавать, не научился врать, а привык любить и верить. Воспитали так глупые родители. Вот и выгнали его обманом на улицу, обобрали до нитки, а он, не зная, как дальше жить запил. За что же его судить прикажете? Вот и я говорю, что не за что.

Или скажем подъезжает «Феррари» желтое, нет, лучше красное. Выскакивает в черном фраке водитель, распахивает дверцу, а оттуда… Ах! Королева, только что кровей не царских. Белое платье в пол, хвостом павлиньим метет, декольте, так что прелести наружу, бриллиантами вся, как змея чешуйками усыпана, туфли из цельных рубинов.

Выходит. Светится вся. Взгляд гордый, улыбка добрая. Ну чем не ангел, а в душу глянешь, так лучше бы мимо прошел. Скользкая, мерзкая там гадость, ни одного светлого пятнышка.

Замуж за богатенького она обманом вышла. Траванула соперницу мышьяком, и ее же дурой-самоубийцей выставила. Такого полиции наплела, что смех один. И ведь поверили блюстители порядка, да и как не поверишь, глядя в эти честные, голубые, слегка в томной поволоке глаза.

Вдовца, горем упивающимся, быстренько успокоила, обласкала, подсуетилась с похоронами, помогла. Ну и предложила себя ненавязчиво болезному. Так, а что тут такого. Подруги ведь были с покойной, вот и возложила на себя ее тяжкие заботы по поддержанию домашнего уюта, и ласке сильного мира сего.

Постаралась, подсуетилась и вот уже из дорогущего автомобиля выходит, у элитного ресторана. Жизнь удалась, а нам забота. Жди теперь, пока помрет, и дело то на нее уже завели, а она девка молодая, здоровая, и пока на кладбище не собирается.

— Ты это к чему сейчас тут лекцию прочитал? — Оторвался от книги профессор.

— Да к тому, что не все, что блестит, то красиво, а не все, что воняет — дерьмо, уж простите за грубое слово. — Вздохнул Гоо. — Бабка наша, мало того, что тварь, каких еще поискать, так еще и тварь хитрая, и умная. Два перерождения перенесла, два раза от нас скрывалась. Такого по ее милости наслушались от высшего, что туши свет.

В первой жизни она мамкой была в доме терпимости. Элитный бордель чины не маленькие посещали. Там за бокалом вина и рюмкой водки, обласканные и облизанные, они языки развязывали, много интересного рассказывали, что можно было за звонкую монету продать. Вот наша Ефросинья, а тогда Мария Федоровна, и промышляла шпионажем, да еще немного шантажом калымила.

Не понравилось это кой-кому. Удавили барышню в подворотне. Тут бы нам ее под белы рученьки и на суд, да только не ожидали мы такого поворота. Да вот же еще напасть какая, карета с роженицей мимо проезжала. Ну а дальше ты уж сама понимаешь, что произошло.

Новое тело досталось бабульке знатного рода. Графиня. Крепостных полторы тысячи душ. Несколько поместий. Вот она тут разгулялась. Столько народа угробила. Жуть. Революция ей зверствовать дальше не дала. На вилы мужики графиню подняли. Да вот только душа ее мерзкая, уже опытной была, не растерялась, и пока мы в той бойне революционной засучив рукава достойных суда вылавливали, и к высшему отправляли. Сбежала. Затаилась где-то. Мы уж и забыли про нее, думали развоплотилась, а нет, вот она.

Бедолагу мамашу подловила она во время родов. Та, во время сенокоса, в поле рожать сподобилась, вот и подселилась к ребеночку тварь, душу того невинную сожрала, да ее место заняла.

Выросла в любви и заботе родительской, за что и отплатила, как черной душе положено. Отец с мамкой партизанам помогали, во время войны, вот дочка их и продала врагу. Те хорошо заплатили, на работу взяли, в лабораторию, где опыты над людьми ставили. Самое ей место.

Когда врага разбили, и солдаты в лабораторию ворвались, она всех подопытных потравила, а сама жертвой, которой едва смерти избежать удалось, прикинулось. И ведь поверили, а как не поверишь таким честным глазам, и свидетелей нет. Померли все.

Замуж за генерала вышла, того, что следствие по ее делу проводил. Купился он на лесть да улыбку добрую. Долго вместе прожили. Троих деток нажили. Меха, курорты, рестораны. Все как она любила, да только проворовался генерал, ее похотям угождая, под суд попал. Ну женушка его и траванула. К тому моменту уже и яд у нее, что следов не оставляет подготовлен был. Инфаркт. Нет человека, нет дела. Деток к бабке мужа отправила, чтобы не мешали жить в сладость. Так и прожила, а теперь вот к новому воплощению готовится.

Гоо налил себе кофе, отхлебнул, и откинулся на спинку кресла.

— Ну и как тебе бабуля? Жалко еще старушку? — Хмыкнул он и прикрыл глаза. — А ты говоришь: «Божий одуванчик, приятная во всех отношениях старушка». Не все что блестит бриллиант. — Вздохнул он и замолчал.

* * *

— Ты расскажи мне все милая. Поделиться надо болью своей, поплакаться. Легче станет, страдалица ты моя. Богу, конечно, свечки ставить надо, молиться, сама так делаю, да только живая душа ближе. — Бабушка сидела рядом с плачущей женщиной, недалеко от церкви, и гладила ее по голове.

— Сил больше нет Ефросинья Петровна, руки на себя наложить впору. Извелась вся. Что только не делали, к кому не обращались, ничего не помогает, не находят болезни врачи. Бабка, та, что муж нашел, целительница, сказала, что проклятье это, пообещала снять, денег за работу взяла, а все как было, так и осталось. Угасает на глазах моя Машенька, кровинушка моя. Тает как свечка.

— Ох горе-то, горькое. Чем и помочь-то не знаю. Помолюсь за здравие девочки, свечку поставлю, это обязательно. Но вот что я слышала: В столице живет один дед. Говорят чудеса творит, и все с «Божьим словом», все с молитвой. Поспрошала я намедни, подсуетилась, нашла его адресок. Съездила бы ты к нему, голубушка, пожалилась, помощи попросила, авось и поможет старичок тот.

В глазах женщины вспыхнула надежда, и тут же погасла.

— На кого же я Машеньку-то оставлю? Степа мой в командировке. Без этого никак, болезнь быстро деньги жрет, а я не работаю. — Она махнула отрешенно рукой,