Лекарство против шока - Владимир Григорьевич Колычев

— Жди, я совсем рядом!.. В доме кто?

— Да никого, по ходу! Никого не вижу, тихо…

— Машина какая-то через Центральную улицу пошла, возможно, к тебе. Ты там не зевай!

Навигатор привел наконец к дому, «Гранд Чероки» у ворот не стоял, по улице не ехал. Калитка закрыта, собаки во дворе нет, дом кирпичный, одноэтажный, но с высоким цоколем, в одном окне горел свет. Ролан перемахнул через забор, но в дом заходить не стал.

Крынкина он нашел за домом, к нему привел кровавый след на снегу. Парень стоял на одной ноге, опираясь о дерево, другая согнута в колене, бедро перетянуто поясным ремнем, штанина в крови. Крынкин пытался, но не мог сделать и шагу. Больно ему и страшно, но он держался молодцом.

Ролан даже не стал спрашивать, где Ковалевский, свежие следы вели к забору, за которым виднелся дом без крыши. Недостроенный дом, бесхозный двор, через него беглец и ушел. Вооруженный беглец.

— Оружие где? — спросил он у Крынкина.

— При мне!

— Давай, доставай!

Ролан подставил спину и потащил на себе Крынкина так, чтобы опер мог смотреть вперед и выстрелить в случае чего. Вдруг «Чероки» все-таки подъедет к дому, а в нем сообщники Ковалевского. И все вооружены.

— Точно в доме никого? — спросил он.

Ролан собирался вызвать скорую, но машина будет не скоро. И группа захвата неизвестно когда появится. А на улице мороз, обескровленному организму такой холод противопоказан.

— Да меня бы давно уже добили!

Цоколь высокий, ступенек много, Ролан с трудом поднялся на крыльцо, зашел в дом. Одной рукой Крынкин держался за него, другой водил пистолетом из стороны в сторону, но на ум почему-то приходил разговор немого с глухим. Не справиться им вдвоем с более серьезным противником, а вернуться могли не только подельники, но и сам Ковалевский.

Сразу из прихожей они попали в кухню, на разделочном столе две банки тушенки, одна вскрытая, на плите кастрюля, в ней на маленьком огне что-то варится, под паром дребезжит крышка. Из посуды в мойке только одна кружка, Ролан заметил следы губной помады малинового цвета. Хлеб на кухонном столе, без доски его резали, крошки кругом, нож рядом валяется, следы жира и крошечный обрезок колбасы. Он свернул в гостиную, из которой шел вход в спальню. В комнате порядок, только покрывало на диване примято, пустая чашка с ложечкой в ней, мокрый чайный пакетик на блюдце, телевизор тихонько работает.

Ролан опустил Крынкина на диван, один палец приложил к губам, другим показал на дверь. Больно парню, плохо, сил нет, но нужно держаться. И… стрелять, если что.

В спальне кровать расправлена, белье скомкано, подушка валяется на полу, а на ней следы губной помады того же малинового цвета. Слишком жирные следы, как будто помаду наносили грубо, толстым слоем. Тюбик с помадой лежал на трюмо, там же Ролан увидел упаковку с презервативами на двенадцать штук. На полу валяется скомканное полотенце, женский лифчик и глянцевый порножурнал времен царя Гороха.

Ролан позвонил в скорую, представился, объяснил, пригрозил, обязал.

— Хреново мне, Антоныч! — простонал Кирилл.

— Держись! Захват сейчас будет, и скорая сейчас подъедет, они тебя отвезут…

— Может, сами?

— «Чероки» меня смущает, очень смущает. Как-то уж слишком резко они свернули… Ковалевский мог своим подельникам позвонить?

— Ну да, телефон у него точно был. И пистолет, и телефон… Он меня даже не видел, а почувствовал. За угол зашел, я за ним, а он бах! И побежал!.. Я какое-то время за ним бежал, потом понял, что все… Это какой-то свистец, Антоныч!

— Держись, парень, держись!

Спуск в подвал находился в маленьком коридорчике между кухней и ванной. Справа работал газовый котел древней советской конструкции, слева под пол спускалась лестница, выводила в такой же коридорчик, но уже в подвале. Дверь здесь крепкая, сидит плотно, ногой не выбить. Но прочный засов легко открывался снаружи.

За одним маленьким коридором начинался другой, большой, длинный. Отопительная труба под потолком, четыре двери — две с одной стороны, столько же с другой. Двери деревянные, а засовы железные. Пол бетонный, стены кирпичные, кладка грубая, в дальнем углу корыто, мешок с сухой смесью, ведро, лопата. Штукатурки положили немного, но лиха беда начало…

Ролан открыл первую дверь и оказался в самой настоящей камере. Стены здесь хоть и на тяп-ляп, но оштукатурены, полы бетонные, отопительные трубы под окном, на полу домотканая дорожка. Кровать из поддонов сколочена, матрас, подушка, одеяло, сложенное вдвое, вроде как заправлено. Окно зарешечено, стекла целые, в камере тепло, лампочка под потолком в плафоне светит ярко. Телевизор на тумбочке, джинсы и теплая куртка на стуле, ботинки сорок третьего размера на глаз, тапочки… Видно, что комната обжита мужчиной. Дом небольшой, кому-то досталась спальня, кому-то гостиная, а кто-то третий ночевал здесь, в подвале. Возможно, Валера. А кто еще мог шестерить здесь в ожидании своих дружков, за хозяйством следить, кашу варить. Губы женщине красил, издеваясь над ней, позабавился, отблагодарил бутербродом с колбасой и отправил в подвал.

Журавлев открыл дверь в следующий отсек и не очень удивился, увидев девушку, внешне похожую на Олесю Садкову. Внешне, но не внутренне. На фотографии она нежно улыбалась, в глазах тихонько светилась радость жизни, а сейчас он видел перед собой совершенно потерянного человека, который даже не пытался искать себя. Девушка сидела на кровати, положив руки на колени, и тупо смотрела в одну точку перед собой. Услышав Ролана, так же тупо кивнула, да, она согласна на все, только не надо будить ее спящую или даже умершую душу. И бить ее не надо, и оскорблять, она и так все сделает. И губы жирно накрасить разрешит, и все остальное… А девушку не били, следов побоев Ролан не заметил, и банный халат на ней довольно чистый, тапочки на босу ногу, в таких по морозу далеко не убежишь. Но Садкова и не собиралась бежать, она уже смирилась со своей участью.

Ролан даже не стал ее трогать, сидит и сидит, ни на что не реагируя. Придет время — приведут в чувство, а сейчас ему некогда. Ситуация могла обостриться в любое время, нужно поскорее возвращаться наверх. Но в следующую камеру Ролан все-таки заглянул.

Елизавета Чепелева, в отличие от Олеси, с участью пленницы не смирилась, она лежала на кровати, руки не связаны, ноги тоже. А куда ей деться, когда дверь крепкая. Стекло в окне разбить — только холод в камеру впустить. Увидев Ролана, она