Шесть масок смерти - Сюсукэ Митио

Она сказала, это было три месяца назад. Девочка вернулась домой после школы и, как обычно, прошла в комнату через прихожую. Из маминой спальни донесся характерный звук, когда медбрат делал ей укол. Если б она внезапно открыла дверь, то у медбрата могла бы дрогнуть рука, и девочка подождала некоторое время в зале. Звук исчез, и она подошла к маминой спальне. Тут девочка двумя пальцами показала, как медленно она шла. Одновременно с этим наклонила голову, но было непонятно, то ли она так шла, то ли в процессе своего рассказа вспомнила что-то, что ее беспокоило. Прежде чем я успел ее спросить об этом, она показала мне жестом, как открыла дверь.

– Then he smiled at me.

И тогда он мне улыбнулся.

Медбрат сказал, что незадолго до этого состояние матери ухудшилось. Услышав это, девочка подбежала к ее постели. Мать рассеянно смотрела в потолок. Девочка окликнула ее, мать кивнула и достала руку из-под одеяла. Подняла ее и указала на свой рабочий стол, стоявший у стены. На нем лежал альбом для рисунков, который она использовала в работе. Он был открыт. Указывая на него, мать что-то тихонько сказала, но девочка не смогла разобрать ее слова. Это было в последний раз, когда она слышала голос матери. Та уснула – и больше не проснулась.

Рассказав мне это, девочка достала что-то из своего рюкзака. Два прямоугольных картонных листа, положенных один на другой и скрепленных грязной резинкой крест-накрест. Девочка сняла резинку – внутри лежал листок бумаги для рисования.

– The drawing Mom pointed at.

Рисунок, который показывала мама.

Карандаш… Хотя, наверное, нет. Древесный уголь. Картина была монохромной, почти реалистичной, близкой к рисунку с натуры. Ветка с острыми листьями, похожими на османтус. На ветке, раскрыв крылья, сидела бабочка. По краю крыльев была нарисована рамка черного цвета. Кажется, это была бабочка того же вида, что и на рисунке у девочки. Не говоря ни слова, я некоторое время смотрел на рисунок, следя взглядом за тонкими линиями и рассматривая пыльцу на крылышках. Разветвляющиеся тонкие прожилки, напоминающие кровеносные сосуды. Полосатые усики, тоненькие, но сильные шесть лапок. Круглые глаза, похожие на головки спичек, отражали свет, как будто им был известен какой-то секрет.

– Дзабатаарайсурадамо.

Похожее на еду название, но я, должно быть, ошибся. Я повторял в своей голове сочетание звуков, пока не понял, что это было «The butterfly she loved the most» (Бабочка, которую она любила больше всех).

Что же сказала ей мать, указав перед смертью на рисунок бабочки? Мне хотелось найти ответ, и я еще раз внимательно рассмотрел рисунок. Девочка снова замолчала и пристально посмотрела на лист бумаги перед собой, но, когда я внезапно поднял глаза, она приоткрыла свой ротик с бесцветными губами и сказала странно резким голосом:

– Now I know what Mom said at that time.

Теперь я знаю, что тогда сказала мама.

– Ховатто дид щии сэй[41]?

– You wouldn’t believe.

Ты не поверишь.

– Ай уиру бириибу[42].

Сказав это, я перестал смотреть вниз. Она подняла на меня свои голубые глаза. Спокойный взгляд, как будто она хотела заглянуть ко мне в душу. Послышался шум вдыхаемого ею воздуха; она задержала его в себе на некоторое время, а потом заговорила. Отрывисто, медленно. Каждое из ее слов я запомню навсегда.

Four days ago.

Четыре дня назад.

When I went to the old house.

Когда я пошла в наш старый дом.

I found it on her desk.

Я нашла это на ее столе.

– Ховатто диддо юу файндо?

Я спросил ее, что она нашла, и на этот раз она ответила, ни секунды не сомневаясь.

– Ай со а хорибуру[43]…

Но продолжения не последовало.

I saw a horrible… Что же это было?

Horrible – ужасный, прилагательное от слова horror – ужас; после него должно было последовать существительное. Но девочка не стала продолжать, а крепко сжала губы и не разжимала их.

– Хорибуру?..

Девочка кивнула, немного наклонив голову. Затем повернулась, подняла рюкзак и достала оттуда коробочку. Наверное, раньше она предназначалась для подарка; по всему ее периметру была приклеена зеленая бумага – крепкая с виду картонная коробка. Квадратная, по десять сантиметров на каждой стороне, с крепко закрытой крышкой. К такой коробке подошла бы ленточка, но вместо нее она была крест-накрест перевязана резинкой.

– Кэн ай сии?

Я спросил, могу ли посмотреть; она широко раскрыла глаза и слабым голосом ответила: «Ноу». Я был обескуражен ее реакцией, а ее взгляд неожиданно скользнул по прямой. Она смотрела вперед, за мою спину в сторону входа в кафе. Затем быстро зашевелилась, убрала стаканчик с мелочью и таинственную коробку в рюкзак. Потом уже собиралась было взять со стола рисунок бабочки, который сделала ее мать, но ее пальцы соскользнули, рисунок сделал полоборота в воздухе и упал рядом с моим стулом, перевернувшись лицевой стороной вниз. Я поднял рисунок; девочка поспешно положила его между двух картонок, не стала затягивать его резинкой и запихала в рюкзак. Затем встала, пробормотав что-то вроде «Хагго». И одновременно с тем, как я понял, что это было Have to go (Мне пора), я услышал женский голос за спиной. Вероятно, это было имя девочки.

Я его не расслышал; в моей памяти осталось только то, что оно начиналось на «О». Девочка напряглась всем телом, схватила рюкзак и направилась к выходу из кафе. Солнце ярко светило по ту сторону дороги; я увидел тени девочки и крупной женщины, немного впереди. Собрался вставать, однако уронил стул, и тот упал назад; я поспешно поставил его на место – но тени уже исчезли. И где их искать, было непонятно. Я тут же выскочил на дорогу, но девочки нигде не было видно среди незаметно выросшего потока прохожих.

Я вернулся назад к столу под бесцеремонными взглядами посетителей кафе и сел на стул, на котором до недавнего времени сидела девочка. Ярко-желтый пластик все еще хранил ее тепло. Я смотрел на сверкающий прямоугольник входа в кафе и думал о несчастной судьбе девочки, об общей расплывчатости ее картины.

Вечером я перелистывал страницы своей записной книжки, сидя в номере отеля. Разглядывал один за другим рисунки, которые сделала девочка в кафе-мороженом. У меня никак не выходило из головы слово horrible. Что девочка нашла четыре дня назад в доме, где жила раньше, на столе своей матери? Что находится в той коробочке?

Мне вспомнилось эссе Херна «Сон в летний день», которое я когда-то читал. Легенда об Урасиме, которую, как считается, он любил больше всех. В конце этой легенды Урасима возвращается из дворца дракона в свою деревню. А в деревне прошло много времени, все изменилось: нет ни леса, ни