Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

— Ты что, спятил? — толкнул его Лохов. И к старику: — Они же не краденые, папаша. Ну кто понесет ворованное в государственное торговое предприятие? Нас только оценить попросили.

— Кто вас попросил?

— Хороший человек, приличный. Хозяин их, иностранец. Ему самому неудобно.

Старик подозрительно посмотрел на них, вздохнул, покачал головой.

— Хорошо. Но их надо взвесить, измерить, наконец, заглянуть в каталог. Они же подробно описаны в Берлинском каталоге одна тысяча восемьсот тридцать шестого года. У каждого алмаза своя биография, часто кровавая. Ходили слухи, король тайком от английской принцессы Изольды подарил их своей фаворитке.

— В цвет! — воскликнул Лохов. — Точно, батя! — и восхищенно посмотрел на Михаила.

Снизу заорал парень:

— Скоро вы там?!

— Кто это? — насторожился оценщик.

— Там внизу хозяин дожидается, внук этой фаворитки, — тихонько сказал Лохов.

— Он же из Западной Германии. Почему орет по-нашему? — не успокаивался старичок эксперт.

— Это не он кричал. Это его переводчик, гид, — пояснил Михаил.

— А-а, тогда передайте этому незаконнорожденному внуку, что его товар стоит сорок тысяч.

— Что?! — захрипел Миша.

— Новыми?! — одновременно прошептал Лохов.

— Керенками... Вы, я вижу, впервые имеете дело с бриллиантами. Я пошел есть мой обед. Но учтите, у нас ему дадут меньше, тысяч десять. Таковы расценки.

— Погодите, товарищ эксперт... А вы, то есть лично для себя не купите их? Ну, скажем, за тридцать? — вкрадчиво спросил Миша.

— А зачем? На глаза положить, когда меня в гроб уложат? — спросил старик.

— Зачем же на глаза, папаша, — возразил Лохов, — найдутся любители, купят и по цене. А разница — десять тысяч — кармашек не оттянет.

— Это запрещено, — старичок сделал гримаску.

— А разница? — сказал Михаил. — Ее не только на гроб, на памятник из мрамора хватит. А?

— Да и где взять такие деньги? — эксперт отступал.

— Найдешь, отец, найдешь, — сказал твердо Миша.

Старичок поглядел в пыльное окно, пожевал губками, похожими на нежареные котлетки, сказал вяло:

— За двадцать... Риск, риск.

— По рукам, — сказал быстро Миша, боясь, что старик или передумает, или еще понизит цену.

— И условие, — будто не слышал согласия Михаила старичок. — Я вашего незаконнорожденного принца в глаза не увижу.

— Жди нас, дед, — сказал Миша. — Мы скоро.

Старик нырнул в приоткрытую дверь.

* * *

— Откуда у него такие деньги? — спросил Лохов задумчиво, спускаясь вниз.

— Это не нашего ума... В сейфе. Им же дают на покупку... Которые бутылки из-под родимой принимают от пьющего населения, тем одну сумму выдают, соответственную стеклу. А в скупках, где золото, серебро да такие стеклышки покупают, по товару и наличные. Понимать надо, — объяснил Михаил и спросил вдруг: — Ты лучше скажи, как нам-то быть, Степан?

— Что как?

— Что?.. Все двадцать капиталисту? Кумекай.

— А не совестно... — понял Лохов. Он и сам успел задуматься, да ждал намека, предложения. — Впрочем, ему больше десяти все равно не дадут.

— Именно. А ты — совестно. Небось он и сам эксплуататор, и король его из крепостных кровь сосал. На эти бриллианты слезки, говорит, лила. Да я лучше их ногой раздавлю! Так и говори, дают десять и баста!

— Может, восемь?

— Молодец! — хлопнул его по плечу Михаил. — Нельзя, браток. Откажется. И проверить может.

«Вот она, честность! О хапугах, спекулянтах распространялся. Все одним миром мазаны, — думал Лохов. — Не зря у меня сомнение мелькнуло. Зато с такими дела и обделывать». И стало ему от этого открытия как-то уютно и спокойно.

— Ладно, — согласился. — Порешили на десяти.

И быстро сбежали вниз.

— Он уж волноваться начал, — шепнул парень. — С ума сошли.

— В десять тысяч оценили! — оповестил Лохов владельца бриллиантов, разыгрывая восхищение. И вернул драгоценности.

Немец задумался. Михаил и Степан буравили его глазами. Парень ел ананас. Скупердяй Лохов даже не отреагировал на самоуправство малого.

Немец потер щеки, оттянул воротничок рубашки, поправил бантик. Маялся: «Продавать или нет?»

Михаил скосил глаза в угол к ананасам.

— Отрежь, — коротко сказал парню.

Тот почал второй. Лохов не отреагировал. Михаил принял от малого здоровый, как точильный диск, ананасный круг. Зачавкал, роняя на каменные плиты крупные капли сока.

«Как капусту жрут, свиньи», — все же очнулся Лохов и сурово взглянул на них. Наевшись ананаса, парень играл бахромкой под кармашком. В синих, как китайские чашки, глазах нет сомнения.

А немец все маялся. Маялся и Лохов. «Клюнет? Не клюнет? Сорвется карась!» — будто на ромашке про любовь гадал Степан. «По пяти тысяч на рыло! Хоть бы Миша догадался слово вставить, подтолкнуть фрица».

Догадался Миша. Отбросил длинную, как обруч от бочки, корку, вытер руки о свой скомканный платок, сказал:

— Скупщик предупредил, цена крайняя. Можете сами спросить. А нам надоело прохлаждаться. Аффидерзейн. Пошли, Степан...

— Зогласен, — выдохнул, наконец, немец.

«Что значит даром достались, — Лохов проглотил вздох облегчения, а память накатила тяжелые бочки с капустой. — Сколько надо нарубить, чтобы эдакую сумму набрать. А тюльпаны? По рублику — так целый луг!»

И опять тревога. «А ну отдаст лохмачу. Его же ради паспорта взяли. Сиганет в окошко, сволочь! Оно как раз на другую сторону выходит. За такие гроши и с крыши головой вниз кинешься. А вместе пойти — в долю брать».

Между тем парнишка уже достал паспорт, приготовился.

— Погоди, сынок! — не утерпел Лохов. — И мы с документами! Дело серьезное, а зажигалка, считай, что твоя. Пойдем-ка лучше мы, Миша.

— Нихт, Миша! Миша — заложник! Бриллиант большой цена, — упредил иностранец, от которого не ускользнула решительность Лохова. — И ви залог. Деньги.

Михаил сердито покосился на немца, подмигнул Лохову, мол, шут с ним, в накладе не останемся.

Лохов понял. Сам бы так поступил, окажись на месте хозяина бриллиантов. Отстегнул три жениных булавки. Достал тугой бумажник. Отсчитал пятьсот рублей. Протянул иностранцу. Но тот не взял.

— Нихт. Зовсем мало.

Лохов крякнул и отсчитал еще столько же. Но тот опять не взял.

— Я доверяйт, а ви не доверяйт, — обиделся иностранец. — Варум?

— На, фашистская морда!