Пассажир без возврата - Алексей Небоходов

к лицу, пальцы с силой впились в кожу, царапая, раздирая, забираясь глубже. Губы его искривились, из горла вырвался судорожный всхлип, переходящий в надрывный визг, а затем он начал выдавливать себе глаза.

Зеркон наблюдал с ленивым любопытством, как ногти продавца рвут веки, как пальцы, подчиняясь приказу, копаются в орбитах, оставляя на лице кровавые борозды. Вокруг всё ещё оставалась та же равнодушная Москва – проехало такси, за углом кто—то громко засмеялся, шелестела мусорная урна, в которую выкинули пустую бутылку.

Мир не замечал того, что происходило здесь, в пятнах бледного света.

Продавец захрипел. Его колени подогнулись, и он тяжело осел на грязный тротуар, продолжая судорожно копаться в том, что когда—то давало ему возможность видеть. Кровь хлюпала в его ладонях, на бортике киоска остались красные следы, но он всё ещё пытался, не мог не пытаться, не мог остановиться, пока всё не исчезнет.

Зеркон усмехнулся.

– Интересно, – произнёс он, словно оценивая проделанную работу.

Он выпрямился, потянулся, как будто размялся перед долгим и приятным вечером, и, не глядя на корчащегося на земле человека, медленно пошёл дальше.

Зеркон неспешно шагал по пустынному двору, наслаждаясь тишиной, прерываемой только далёкими звуками города. Асфальт блестел после дождя, на балконах старых пятиэтажек мерцали сигареты, где—то хлопнула дверь автомобиля, но всё это было незначительным шумом на фоне его мыслей. Он чувствовал себя уверенно в этом новом теле, несмотря на его ограниченность и нелепость. Сегодняшний вечер уже подарил ему несколько интересных развлечений, но кое—что было ещё недоделано.

Он открыл дверь квартиры и вошёл, не торопясь, словно осматривал владения. Ему не нужно было вспоминать маршрут – память тела подсказывала движения автоматически. Коридор встретил его знакомым запахом – смесью старого табака, дешёвого стирального порошка и слабого парфюма жены.

Она ждала его.

– Ты совсем охренел, Паша?! – раздался её голос, прежде чем он успел закрыть за собой дверь.

Жена появилась в дверном проёме, как всегда, разъярённая и готовая к битве. На ней был халат и выражение чистого негодования. Волосы на голове растрепались, руки сжались в кулаки, а голос дрожал от напряжения.

– Опять шлялся? Опять пил? А может, баб привёл? – выплёвывала она, топая босыми ногами по полу.

Зеркон смотрел на неё с лёгким любопытством, разглядывая её, словно в первый раз. Она была обычной женщиной, ничем не примечательной, уставшей от быта, от мужа, от самого себя. Но в её лице ещё теплился огонь – тот, что давно не вспыхивал, приглушённый годами неудовлетворённости и скуки.

– Ну что ты молчишь?! – продолжала она, приближаясь к нему, грудь её тяжело вздымалась от злости. – Ты хоть понимаешь, как ты мне надоел? Ты…

Он прервал её, шагнув вперёд, и прежде чем она успела увернуться, обхватил её запястья, притягивая к себе.

– Хватит, – произнёс он. Его голос был глубоким, вибрирующим, полным чего—то нового, не похожего на привычное звучание её мужа.

Она было дёрнулась, но замерла.

Её дыхание сбилось, она посмотрела на него, моргая, пытаясь осознать, что изменилось. Его глаза были другими – тёмными, глубокими, манящими.

– Отпусти меня, Паша, – но её голос звучал уже неуверенно.

Он не ответил. Просто наклонился ближе, ощущая её дыхание, тепло её кожи, напряжение в теле. Она не сопротивлялась, не отстранялась, только замерла, ожидая чего—то, чего даже сама не могла осознать.

Он поднял её на руки и легко, словно невесомую, отнёс в спальню.

Кровать, которая годами раздражала её своим скрипом, сегодня не имела значения. Всё, что наполняло её сознание, – его руки, его движения, его голос, растворяющий её в темноте ночи.

Она чувствовала, как её кожа реагирует на каждое его прикосновение, как дрожит от желания и предвкушения. Она забывала, кто он, кто она, забывала обо всём.

Когда он вошёл в неё, её дыхание сорвалось, и в этот момент исчезли все мысли, все претензии, вся злость. Был только ритм, движение, касания, стоны, смешанные с хриплым смехом.

Она пыталась понять, что с ней происходит. Где—то в глубине разума мелькнула мысль, что этого не должно быть, что это не её муж – но тело не слушалось разума. Оно отвечало на каждое его движение, ловило ритм, растворялось в нём, подчинялось ему так, как никогда прежде.

Его дыхание тёплыми волнами скользило по её коже, его губы касались её висков, его руки двигались уверенно, но без суеты – так, словно он знал, чего она хочет, даже лучше, чем она сама.

Она сжала простынь, её тело изогнулось, поддаваясь.

Кровать, которую она так ненавидела, снова скрипела, но теперь этот звук был частью их движения, частью этой симфонии. Её стон смешивался с этим скрипом, делая его музыкальным, превращая его в аккомпанемент их слияния.

Всё, что было до этого, исчезло – обиды, скука, усталость. Она не думала, что может так чувствовать.

Когда она достигла вершины, её крик прорезал тьму, но Зеркон не стонал – он выл. Это был звук не человеческий, не принадлежащий этому миру – первобытный, древний, жуткий.

Но даже это не заставило её испугаться. Она закрыла глаза, запоминая это мгновение, зная, что никогда ничего подобного не испытает, потому что этой ночью с ней был не Паша.

Утро наступило без предупреждения, как и полагается в этом мире: без огненных знаков на небе, без парада тёмных сил. Простой серый московский рассвет, пахнущий дождём, несвежим кофе и отчаянием. Зеркон открыл глаза, прислушался к новым ощущениям, потянулся, осознав, что его новое тело по—прежнему мерзкое, и со вздохом принял неизбежность. Раз тело есть, его нужно использовать.

Паша Коркин, человек, которого он только что вытеснил из собственной жизни, провёл бы утро привычным образом: проснулся бы за три минуты до звонка будильника, тоскливо посмотрел в потолок, осознав, что снова надо на работу, оттянул бы момент подъёма, а затем, матерясь, начал бы собираться в спешке. Но сегодня Паша уже не владел ситуацией.

Зеркон не спешил. Он оделся медленно, с явным презрением к костюму, который висел на нём, как чужая кожа. Оценил в зеркале серое, заурядное лицо, криво улыбнулся и пошёл на работу, размышляя, что же можно сделать с этим жалким офисом, где каждый час – пытка для живых, а каждый рабочий день – крохотное самоубийство.

Дорога до офиса прошла в созерцании людей, суетящихся, стремящихся туда, куда им не хочется. Кто—то спешил к метро, кто—то нервно грыз пластиковый стаканчик с кофе, кто—то ругался в телефон, а кто—то просто стоял с потухшим взглядом, глядя в асфальт, словно искал смысл жизни в трещинах между плитами.