Гать - Александр Николаевич Афанасьев

запоминай. Завтра возьмешь Урагана и ускачешь в район. Там продашь его на базаре… — Он резко взмахнул рукой, предупреждая вопросы сына: — Не перебивай, времени нет. Продашь и пешком пойдешь в область… Пешком, чтоб надлежащий вид принять. Документы тебе даст Смородинов Гаврила Петрович, который чайную на базаре держит, с ним договоренность есть… В городе придешь на стройку и попросишься ради Христа на работу, землю копать или бревна тесать — берись за все! Выжить надо! Выжить во что бы то ни стало… Если увидишь кого из деревни на стройке, тут же беги. Меняй места и фамилии, пока не удостоверишься, что чисто за тобой. Выжидай, сынок, выжидай… Меня, может, и не свидимся боле, не вспоминай…

— Папаня… — бросился к нему враз протрезвевший Петруха, сжимая крупное тело старика в объятиях, — папаня!

— Сынок… — Дормидонт прижался сухими губами ко лбу своего единственного чада, — помни, сынок, враги они нам, смертельные враги! Вреди как сумеешь, жги, топи, но остерегайся и жди, помни — наступит и наш час, когда мы, Зажмилины, заплатим коммунии сполна… А вот тогда умойся их кровью, сынок… Вспомнишь все в тот самый счастливый миг, вспомнишь и отомстишь!

Дормидонт Васильевич пошамкал беззвучно губами и посмотрел на старуху. Та сидела, пригорюнившись, черная от горя и тоски. Дормидонт смотрел на нее равнодушно, подумав о том, что он никогда ее не любил и так она и не стала родней за сорок лет совместной жизни.

«За деньги счастья не купишь! Действительно… не купишь. Да и не о счастье я думал и мечтал тогда. Хозяйство свое по ночам видел… Вот и взял мельникову дочку… Не дочку, а трех коров, да десяток лошадей, да дом… да двести рублей золотом… Эх, вот жисть была! — Он мечтательно закрыл глаза. — Богател я тогда не по дням, а по минуточкам. Деньги к деньгам идут — это точно! Даже вспоминать и то приятно… Как там Петруха? Ну да не пропадет он. Связи я ему хорошие дал… Сейчас, поди, в Москве ошивается. Лишь бы он дорожку к скиту не забыл… Под правым углом скита чугунок тот зарыт… Надолго ему хватить должно… Петруха, как жисть твоя сложится? Доживешь до светлых дней а ли нет?»

Не знал старый Дормидонт Васильевич, что не доживет он до войны всего каких-то двух недель. Никогда он за эти годы не видел своего сына, хотя помнил о нем день и ночь. Вскоре после приезда на поселение умерла жена, а он проскрипел еще несколько лет… Петруха, переменивший несколько имен, осел в Подмосковье. Поступил на рабфак, а перед войной окончил пехотную школу. Войну встретил с затаенной радостью… Вспоминал отца, и решение пришло быстро и несложно: в первом же бою перебежал он на сторону фашистов и стал снова Петром Зажмилиным, но ненадолго.

Сначала был концлагерь со сравнительно мягким порядком — на военнопленных не обращали внимания, но и не кормили… Зажмилин старался выслужить себе иное обращение. В бараке, где он жил, стали исчезать военнопленные: ночью поговорят, а наутро расстрел.

Потом его пригласили в комнату коменданта лагеря. Вместо привычного худого, с нездоровым румянцем на лице коменданта там ждал его молодой гестаповец в чине штурмбаннфюрера. Он кивнул и показал рукой на кресло, стоящее около стены.

— Господин Зажмилин, вы нам подходите, — неожиданно произнес гестаповец на чистом русском языке, — вам присваивается чин унтершарфюрера, и с этого часа вы становитесь нашим человеком.

«Я всю жизнь был вашим человеком, — мелькнуло в голове Зажмилина, и он изогнулся в поклоне. — Пришло наше с папаней времечко…»

Но спокойной жизни у него не получилось. Дважды пришлось ходить ему в тыл Красной Армии, и дважды он чудом вернулся живым. Первый раз помогло умение стрелять навскидку, второй — бомбежка станции, на которой его задержал патруль. После возвращения он получил бронзовую медаль и перевод в разведывательно-диверсионную школу, в которой стал специальным агентом службы безопасности.

— Гражданин Зажмилин, — голос Рослякова звучал монотонно, — расскажите, как и при каких обстоятельствах была проведена операция «Лесник», направленная на уничтожение партизанского отряда?

— То, что Лось ушел, встревожило Готта и Глобке сильно, но паника началась позже, когда привели полупьяного Непомнящего и тот сознался, что привлек Лося к изготовлению документов для двух групп диверсантов… Их заброску отменить было уже невозможно, а кроме того, и Готт и Глобке боялись за свою шкуру гораздо больше, чем за жизнь трех десятков агентов… — Зажмилин сидел на стуле прямо, глядя в микрофон магнитофона. — Непомнящего в ту же ночь убрали. Имитировали сердечную недостаточность. Начальство в штабе фронта знало, что он пьет как лошадь, и этому особо не удивилось.

Потом Готт стал готовить операцию… Мне предстояло проникнуть в партизанский отряд. Глобке выяснил в ближайших лагерях военнопленных, все ли эшелоны пришли в порядке. Один из начальников эшелонов долго мялся, но под давлением Глобке сознался, что из эшелона был побег через пол вагона. Причем он утверждал, что оба беглеца погибли под колесами поезда. Тогда Готт, прикинув время побега, стал готовить к роли меня. Мне вкатили сильную дозу морфия, и я заснул, а когда проснулся… У меня было такое ощущение, что под поезд попал я сам. Я не мог ходить, а только ползал… Избит я был виртуозно… Кроме этого, мне нанесли два ранения, имитируя пулевые… Ночью меня вывели на пустырь перед лагерем, и я вышел на пулеметы… Поднялась стрельба… Я кое-как выполз на косогор и буквально скатился в руки Смолягиной… Глобке подозревал, что кто-то из деревенских женщин имеет связь с партизанами, скорее всего Смолягина, жена учителя как-никак…

— Подозревали немцы о связи с партизанами Дорохова?

— Да… После убийства одного из лучших курсантов и агентов в доме Дорохова Глобке решил, что Дорохов не так прост, как кажется… Он даже установил за ним наблюдение. Но какое наблюдение можно установить за человеком, выросшим в лесу? — Лозовой презрительно усмехнулся. — Глобке направил меня к Смолягиной потому, что психологический портрет, который он составил на Смолягину, оказался гораздо проще, чем портрет Дорохова… Посудите сами — Дорохов вырос в лесу, значит, у него природный дар охотника распознавать малейшую фальшь вокруг себя. Дорохов недоверчив, его трудно растрогать слезливой историей. Дорохов — замкнутый по природе человек; значит, его сложно вытянуть на разговор, не пьет, трудно вывести из душевного равновесия. Другое дело Смолягина — женщина молодая, более подчиняется чувствам, чем рассудку… Остальное я должен был определить и додумать, находясь в тайнике у Смолягиной… Несколько дней я действительно приходил в себя… После чего Смолягина стала меня проверять — проверять, конечно, очень неумело и наивно…