Современный российский детектив-2. Компиляция. Книги 1-23 - Андрей Владимирович Поповский

Во всем произошедшем было что-то колдовское, мистическое. Эта тесная келья со множеством свечей, икона с изображением Кошелева со свитком в руках, протянутая ладонь пресвященного перед глазами, его молитва… А потом полная слепота.

– Поняла, что требуется?

– Да! – крикнула Майка, будучи уже у двери.

Все, что мог Грених для себя сделать, – запить оставшейся водой рвотный порошок, промыть желудок для успокоения сердца и преспокойно идти умирать на кривой матрас с пожелтевшими выкипяченными простынями. Он не знал, как яд оказался в его теле, но, несомненно, он там был.

Бесконечному числу вещей в этом мире невозможно подобрать логического объяснения. Вот, к примеру, мироточение икон. Грених лег, тотчас впав в болезненное философствование. Как, скажите, пожалуйста, на иконе, что еще не покрыта лаком, появляются потеки? Не иначе, они туда попадают с легкой руки иконописца, не иначе…

– А вовсе нет, – раздался чей-то голос из тьмы. – Икона, она ведь живая, все видит, чувствует…

– Кто здесь?

– Не узнаете, родной мой? Как ваше самочувствие?

– Святой отец, вы? – Грених вскинул руку в пустоту.

– Он самый, сын мой, – кротко и доброжелательно отвечал архиерей.

Тут Грених увидел его богообразный лик совершенно ясно – в свете зажженной лампадки, которую тот поставил рядом с постелью.

– Не вставайте, лежите, вам покой ныне надобен.

И сунул что-то холодное и металлическое к лицу Грениха. Сквозь тьму и туман он разглядел большой резной крест – к такому обычно все выстраиваются уста приложить в конце воскресной службы. Но ведь его отняли большевики вместе со всей церковной утварью. Откуда у архиерея эта вещица?

– Го-осподи поми-илуй… – затянул архиерей красивым, звучным голосом – один как тысячи певчих, будто хор ангелов, сошедший с небес.

Красивый лирический тенор архиерея был приятен, но Грениху совершенно не понравилось, что тот вдруг явился петь отходную.

– Позвольте, но ко мне уже вернулось зрение, – поспешил Константин Федорович остановить его. – Я не хочу умирать!

– Никто не хочет, сын мой. Но надо быть мужественным перед лице смерти. – И опять: – Го-осподи поми-илуй…

Грених привстал на локтях и тотчас же заметил движение, заставившее его остановиться, – раздались в стороны занавески, в окно шагнула долговязая фигура, переступив через подоконник.

Фигура шагнула в окно через подоконник, как через самый обыкновенный порог, будто не было ничего в этом противоестественного, будто каждый день люди входили в помещение таким манером. От уличного фонаря, стоящего у входа в гостиницу, стало совсем светло в комнате, настолько, что Грених смог разглядеть – совершенно отчетливо, что высокая, худая фигура облачена в голубой сюртук, на ногах парусиновые туфли, а венчает фигуру голова со взъерошенными, будто выбеленными волосами и насмешливым белобровым лицом. Сердце Грениха зашлось бешеным боем, перехватило дыхание. Нет, это не он, не он!

– Не помешаю, святой отец? – Фигура обошла кровать кругом и, заложив руки за спину, склонилась над профессором. Узрев перед собой желтое с синевой под пустыми глазницами лицо Кошелева, уже основательно поплывшее трупным ядом, Грених потерял равновесие и повалился обратно на постель.

– Карл Эдуардович, вы что же? Живой? – вжимая голову в подушку, прошептал профессор.

– Живее всех живых, mon ami. А вот вы скоро умрете, dear doctor. Как же вам не стыдно? Где вы своей медицине обучались? Принять мой естественный оттенок кожи за трупные пятна! Да вам глаза надо выколоть и набить рот ватой, а потом вот так вот, как меня, заживо закопать, да еще в самый дождь. Преосвященнейший владыко, не прав ли я?

Архиерей не ответил, лишь кивнул, не прерывая молитвы и не приподняв век. Все это время он преспокойно продолжал читать канон, будто не видя вошедшего в окно Кошелева. Глаза его были закрыты, ладони с зажатым меж пальцами крестом, усыпанным камнями, сложены вместе, губы едва шевелились. Комната наполнялась монотонным жужжанием, которое не было неприятно слуху, оно мягко утягивало сознание в какое-то терпкое болото, парило в воздухе, как эфирное, но осязаемое облако. Свет, идущий от уличного фонаря, играл то розоватыми бликами, то голубыми, то отливал фиолетовым свечением, то становился изумрудным в зависимости от того, повышал ли святой отец голос или принимался говорить совсем тихо. Грених на мгновение позабыл о Кошелеве и слушал архиерея, наблюдая игру света. В какой-то момент отступила головная боль, комната номера показалась пустой, а виденное – лишь игрой воображения.

Грених хотел повернуться на бок и попробовать уснуть, но Кошелев вновь показал свое лицо из тьмы, наклонившись к подушкам. Его потекший лик едва проступал сквозь этот туман, сотворенный, видно, чадящей лампадкой, которую принес архиерей и поставил у изголовья. В дыму оно было искажено, изображение преломлялось, Карлик, казалось, смотрел сквозь толщу воды. Изуродованный разложением, он сделался страшным. Провалился нос, справа оголились зубы, шея стала тонкой.

– …Дождь будет колотить по крышке гроба, – змеей зашипел он, дразнясь. Грених бросил отчаянный взгляд вправо, надеясь там увидеть архиерея. Он был там, он никуда не отлучался.

– Каплям подобно дождевным, злии и малии дние мои, летним обхождением оскудевающе, помалу исчезают уже, Владычице, спаси мя, – фигура его раскачивалась в такт его пению.

– …Гвоздей в гроб не забивали, но сил нет сдвинуть крышку. На нее словно кто-то давит.

– Угасшу убо отнюд органу словесному, и связавшуся языку, и затворившуся гласу, в сокрушении сердца молю Тя, Спасительнице моя, спаси мя.

– …Вы начнете задыхаться, отчаянно пытаться открыть рот, забитый ватой.

– Воздушнаго князя насильника, мучителя, страшных путей стоятеля и напраснаго сих словоиспытателя, сподоби мя прейти невозбранно отходяща от земли.

– …Будете пытаться звать на помощь. Но лишь в мыслях можно кричать, лишь одним усилием мысли взывать о помощи. Крик отчаяния стоит в голове, но он не летит дальше вашего могильного холма.

– Вшедше, святии мои Ангели, предстаните судищу Христову, колене свои мысленнии преклоньше, плачевне возопийте Ему: помилуй, Творче всех, дело рук Твоих, Блаже, и не отрини его.

– А когда вы задохнетесь…

– И ныне и присно и во веки веков. Аминь.

– …Я наполню ваши жилы формалином, а ваше чучело поставлю в доме жены своей среди ее кактусов и рододендронов.

Грених уж не дышал на последних словах Карла Эдуардовича, не то от страха, не то от воздействия тумана, клубившегося над ним, или от какого-то колдовства, исходящего от слов архиерея, он медленно терял способность понимать и чувствовал лишь, как проваливается куда-то. Кажется, он просто задыхался, все это были галлюцинации от гипоксии.

– А ну прочь все