Искатель, 1999 №12 - Станислав Сергеевич Зотов

считала деньги — очевидно, ждала инкассатора. Две продавщицы что-то ей говорили, и она постоянно отвлекалась, а потом снова начинала свой счет. Алла Юрьевна скользнула взглядом по деньгам — их было много, крупнокупюрных, красивых, сияющих, желто-серых и зеленоватых, ласкающих глаз и греющих душу. Наконец кассирша перетянула посчитанные стопки черными аптечными резинками и стала сползать со своего стула. Алла Юрьевна равнодушно отвернулась от окон — на другой стороне, наискосок, стояло девятиэтажное здание редакции с примыкающей к ней типографией. Ее радость, опора. Ее убежище. И входа соответственно тоже было два — в редакцию и в типографию, хотя эти два здания соединялись между собой специальным переходом. При входе в типографию за железными воротами стояла будка милиционера, в которой дежурили обычно хорошо знакомые Алле Юрьевне женщины. В редакционном корпусе тоже дежурила милиция.

Думая о родной редакции, типографии, о том, что всегда, во все времена ничего не стоило пронести мимо этой охраны хоть всю типографию по частям, а не то что какой-нибудь шрифт, Алла Юрьевна обогнула овощной магазин и очутилась рядом с его служебным входом, куда не раз бегала за дефицитными яблоками и другим товаром для сына. Однажды продавцы попросили ее написать поздравление их директрисе, она отказывалась, ибо не уважала эту мошенницу, но девчонки ее все же упросили, и когда она его принесла, отпечатанное, в стихотворном варианте, женщины, не зная, как выразить свой восторг, усадили ее за стол и напоили чаем с шикарными конфетами.

Двор оказался пуст, дверь приоткрыта. Откуда-то сбоку были слышны голоса. Женщины — кажется, трое — о чем-то тихо спорили. Алла Юрьевна чуть качнула дверь и осторожно вошла внутрь, чтобы не привлекать внимание во дворе. Дверь не заскрипела, голоса стали слышнее. Похоже, они все сидели в комнате отдыха. Алла Юрьевна знала, как она расположена. Если дверь там хоть немного прикрыта, то можно проскользнуть в торговый зал незамеченной, а если нет… Что ж, придется сделать вид, что ей дозарезу нужны апельсины — в больницу, подруге, в реанимацию! В реанимацию не носят апельсины… Ну и пусть! Нужны, и все! И Алла Юрьевна стремительно, но тихо, как по воздуху, шагнула дальше в коридор. Собравшись в струну, мысленно сделав саму себя легкой и невидимой, она буквально перелетела в зал, едва не задев по пути таз с гнилыми овощами, поставленный почему-то посреди дороги. Боковым зрением она видела, что все три женщины пьют чай, обсуждая, надо ли отдавать кому-то несколько ящиков апельсинов. Алла Юрьевна прошла к кассе, надела белые перчатки, подаренные ей одной из сотрудниц в редакции, открыла боковую дверку и сразу ухватилась глазами за оставленный в замке ключ… Эго было невероятно! Возможно, его каждый день оставляли вот так, в замке, но сейчас это выглядело роскошным рождественским подарком. Ключ, лязгнув, повернулся, и перед Аллой Юрьевной открылись все сокровища мира! Спокойно, уверенно, совершенно не дрожащими руками она положила в специально приготовленную холщовую сумку все крупнокупюрные пачки, опустила сумку в большой полиэтиленовый пакет, на котором были изображены две девочки с бантиками, и так же быстро, сняв по пути перчатки, направилась к выходу, отказавшись от соблазна взять пару апельсинов. Обсуждение в комнате отдыха продолжалось, но за эту минуту или две кто-то запер входную дверь. Алла Юрьевна, стоя в коридоре в двух шагах от ветра свободы, снова надела перчатки и тихо отодвинула засов…

Все! Вольный ветер! Покой и уверенность! Париж и Канары! Она дошла уже почти до угла здания, она уже видела окно своего бывшего кабинета, когда чья-то холодная — или ей показалось, что холодная? — рука легла ей сзади на плечо. Ноги онемели, налились свинцом, она вся покрылась липким потом, стало трудно дышать. Заставив себя повернуть голову, она узнала этого мужчину. Он работал здесь грузчиком, видел Аллу Юрьевну десятки раз, но сейчас ее явно не узнал, да и не мог узнать. Он был пьян.

— Я знаю… я знаю все… про всех вас… — покачиваясь и едва не падая на нее, говорил он.

Секундное облегчение вновь сменилось тревогой, Аллу Юрьевну затошнило, говорить она не могла. В голове стучало как молот: «Это конец… конец… позор и унижение… Это тюрьма. Это смерть». Но, пересилив себя, по какой-то неведомой ей инерции она медленно пошла дальше. Дальше, дальше! Грузчик не отставал.

— Я знаю… у тебя есть. Есть ведь, а? — Он пытался схватить ее за руку. — Дай на пузырь!

И тут до нее дошло — Господи! Человек просит на бутылку! Человек хочет выпить! Дрожащими руками она достала из кошелька деньги и, засунув их в карман его рубашки, бросилась через улицу к типографии. Высокие кусты акации. Спрятавшиеся в них скамейки. Следы пребывания парочек и пьяных — мусор, пустые бутылки… Сев на скамейку, Алла Юрьевна сдернула парик, отклеила все свои «подтяжки» на лице, отстегнула верхнюю часть платья, отчего оно превратилось в сарафан, из-под которого выглядывала зеленая футболка, и, став знакомой сослуживцам Аллюр, вошла в железные ворота… Собственно, она бы не стала туда входить, она бы поехала домой и, спокойно обдумав происшедшее, спрятав деньги, начала бы готовиться к отъезду. Но одна немаловажная деталь заставила ее нырнуть в типографию, как цыпленка — под крыло курицы: к овощному магазину подъехала инкассаторская машина…

— Ура! Ура! Ура! Нашей Маше — сор… тридцать лет, пригласила на обед, будь же счастлива всегда…

— Года! Года! — хором закричали все разом.

— Хоть летят твои года! — закончил ответсекретарь Ваня, всегда отличавшийся подобным стихоплетством. — Аллюр, у тебя вилка есть? Все чокаемся, все!

Алла Юрьевна не ожидала попасть в корректорской прямо на день рождения. Она постаралась сесть поближе к окну, чтобы видеть, что происходит напротив, но окно было слишком высоко, приходилось вставать, и она плюнула на эту затею. Будь что будет! А почему, собственно, она должна смотреть в окно, переживать, чего-то бояться? Никуда не заходила, ничего не брала, вышла из дома погулять и вот решила проведать девочек…

— Раз тебе э… э… э… семнадцать лет, мы подарим…

— Пистолет! — грянули за столом.

Алла Юрьевна вздрогнула — при чем тут пистолет, о чем они? Инстинктивно она ринулась к окну, но тут же себя одернула — да что с тобой, это шутка, Ванина шутка, включайся, наконец, в разговор, иначе себя погубишь!

— Мы подарим… сей букет! — закончил Ваня и вручил Маше, старшему корректору, огромный, изумительный букет роз. Все знали, что Маша безумно любила розы, она прижала букет к груди, щеки у нее порозовели, глаза благодарно сияли.

— Машенька! Вот сейчас