Тайна старого саквояжа - Евгений Евгеньевич Сухов

в теле одолевает. В таком состоянии им теперь пребывать нельзя: вон сколько их, полициантов, понаехало, и с ними следователь судебный. Серьезный мужик этот Воловцов, цепкий. Этому ежели палец в рот положить, вмиг откусит. Да что там палец? Всю ладонь! Ухо с ним следует держать востро… А этот, похоже, в уныние все же впал, поэтому и напился. Как пришел — слова не сказал: упал на кровать и уснул. Когда раздевала его, спящего уже, буркнул что-то спросонок, а что — не разобрала: то ли битюг, то ли каюк какой-то. А вот ей не спится, матушка вспомнилась скрюченная. И бабка с ее круглыми глазами и шепотом, что, дескать, непростая ты, внученька, и жизнь твоя будет ох какой не простой…

С этой-то бабки, некогда красавицы Дуняши, и началась история Анастасии Чубаровой…

* * *

В одна тысяча восемьсот пятьдесят третьем году тогдашний владелец имения Павловское граф Михаил Михайлович Виельгорский отмечал присвоение ему чина статского советника. Поскольку в тот год стояло необыкновенно жаркое лето, то, совершив все благодарственные визиты московским вельможам, поспособствовавшим получению знатного чина, граф уехал в Павловское, куда созвал гостей — друзей-приятелей и соседских помещиков, — малость попировать.

Стол в большой гостиной, уставленный яствами и питием, был просто сказочен и являл собою предмет, а лучше сказать, образный вид, достойный кисти настоящего художника или пера известного сочинителя.

Двенадцать перемен блюд! Не считая закусок, холодных и горячих, жульенов, пастетов, фруктов и десерту. Наименований напитков было более трех десятков. Не все свадьбы бывают такими, как этот званый обед, каковой устроил граф Виельгорский своим гостям.

Прислуживали гостям кроме лакеев крестьянские девушки в образе нимф, одна другой краше. Их специально выбирал из своих крепостных Михаил Михайлович. А чтобы гостям было приятственно лицезреть этих нимф, он специально выписал из Москвы известного цирюльника, и тот сделал им римские прически, то есть высокие, сложные, с локонами в несколько ярусов и тонкими косичками вдоль шеи. И одел их граф подобающим образом: в прозрачные газовые туники со множеством ниспадающих к подолу складок, украшенные перьями. Когда девушка стояла, о том, что у нее под одеждой, можно было только догадываться и строить всяческие фантазии, но вот когда она шла… Словом, на выряженных нимфами девушек любо-дорого было посмотреть. Вот гости и смотрели. Кто — с восхищением, кто с интересом и любопытством, а кто и с известным желанием, которое находит на мужчин, когда они видят прекрасных полураздетых и прехорошеньких особ, да еще и пребывает подшофе.

Михаил Михайлович был не из той породы гостеприимных и не отягощенных глубокой моралью помещиков, которые, имея гарем из крепостных девушек, дарили их на ночь своим дорогим гостям. Не имел граф Виельгорский и собственно гарема, наличием какового грешил кое-кто из его соседей. Однако беседу в нужном направлении с девицами Михаил Михайлович все же провел. Им надлежало иметь на лице улыбку, быть любезными с его гостями и не отказывать ни в каких просьбах. Иначе могло не поздоровиться и им самим, и их семьям.

Михаил Михайлович не угрожал и не ставил девушкам условий. Просто все на селе знали про случай с семьей Полыхаевых. Год назад, в один из приездов к графу одного его дальнего родственника, отставного генерала, девка графа Глафира Полыхаева отказалась его обслуживать, сославшись на то, что этот дальний родственник графа к ней пристает «и все время норовит то за грудь ущипнуть, то за зад». Михаил Михайлович попросил ее не обращать на это внимания, дескать, «от тебя не убудет, ежели тебя малость пощиплют», и обещал возместить ей, как он выразился, «понесенный моральный ущерб» двадцатью рублями ассигнациями. Глафира согласилась: двадцать рублей, деньги были немалые, и семье ее, где, как говорится, семеро по лавкам, да отец-инвалид, да бабушка слепенькая, что с печи второй год не слезает, ох, как бы сгодились! Она стерпела от родственника графа, когда тот, изловчившись, сильно сжал пальцами ее сосок и мелко-мелко засмеялся. Ничего не сказала и не посмотрела даже в его сторону, когда графский родственничек, коему стукнуло уже годов семьдесят с лихвою, очень больно ущипнул ее за ляжку. Но когда разошедшийся старикан цепко и больно ухватил ее за женское интимное место да еще что было силы сжал — не удержалась и выплеснула в его осклабленную в плотоядной улыбке стариковскую рожу остатки его же недопитого чая.

Старикан вознегодовал и стал нудно жаловаться графу. Тот вспылил, цепко взял девку за локоть и вывел из гостиной.

— Ты что это себе позволяешь? — прошипел он ей в лицо. — Кто есть он, и кто есть ты?

— А они что себе позволяют? — ответила Глафира и ударилась в плач. — Терпения ж нет никакого боле.

— Его превосходительство, может, и не прав был и вел себя весьма неподобающим образом, — объявил ей Михаил Михайлович. — Но не тебе, девка, его, человека заслуженного и многими орденами за долгую государеву службу награжденного, судить. Да и на данный момент это уже ничего не значит, поскольку я тебя просил — просил, понимаешь? — немного потерпеть. А ты ослушалась. Своего барина ослушалась! Таких выходок со стороны черни я никогда не терпел и впредь терпеть не намерен. Ступай. Завтра поутру чтоб ты со всеми своими родственниками была у меня…

На следующее утро Полыхаевы пришли все, одиннадцать человек. Даже бабку слепенькую с собой привели. Суд графа Виельгорского был короток: отца-инвалида с матерью да бабкой — на выселки, а братьев Глафиры и сестер ее разослать кого куда, по отдельности. Саму же Глафиру он решил отдать соседскому помещику Зензибарову взамен на бричку, которую граф Виельгорский собирался купить у него в прошлую пятницу…

Как ни молили потом Михаил Михайловича Полыхаевы, скопом и поодиночке, чтоб он суд свой смягчил, как ни проливали слезы и ни заставляли Глафиру просить у него прощения, что та сделала, стоя на коленях, граф оставался непреклонен. Эта история была в селе еще на слуху, поэтому ослушаться барина в чем-либо более никто не отваживался. Михаил Михайлович из числа лютых помещиков не был, зря никого наказаниям не подвергал, но за любое ослушание его приказов наказывал строго, и уж ежели принимал какое решение, то следовал ему неукоснительно…

А и то, кому ж хочется неприятностей от своего барина? Да чтоб по их вине пострадали отец с матерью или братья и сестры? Надо полагать, никому. Не хотела таких неприятностей и Дуняша, дочь Саввы и Клавдии Супоневых, что жили на дальнем конце села. И когда один из гостей попросил