Тайна старого саквояжа - Евгений Евгеньевич Сухов

проводить, пойти к нему и все рассказать — тайна за семью печатями. Говаривали на селе, что к этому подбила ее близкая подруга — товарка Глафира, девка бойкая и языкатая. Она, мол, ей и сказала: ступай, Дуняша, к барину и скажи, что от князя у тебя ребеночек народился. Пусть, дескать, отец ребенка вспомоществование какое окажет разовое, а лучше постоянное, поскольку, чай, не чужая ему эта девочка, а дочка!

Дуняша поначалу отнекивалась, робела, да ведь вода и камень точит. Мысли Глафиры касательно разговора с барином понемногу стали как бы ее мыслями. А и то: коли имел князюшка удовольствие ребеночка сделать, имей и обязанности по нему нести. Как говорится, любишь кататься — люби и саночки возить…

Пошла Дуняша к Михаилу Михайловичу. Поклонилась в ножки, да и рассказала ему все.

— Побожись, — велел ей граф, не очень поначалу поверивший в рассказ Дуняши.

Дуняша побожилась.

— Ступай, — нахмурившись, ответил Михаил Михайлович и вечером того же дня отписал послание своему товарищу и близкому другу, ротмистру князю Ружинскому-Туровскому, про дочь. Но в ответ на отправленное письмо пришел графу Виельгорскому официальный ответ от самого командующего русскими войсками в Крыму светлейшего князя адмирала Александра Сергеевича Меншикова. Его светлейшее сиятельство писал, что ротмистр князь Роман Станиславович Ружинский-Туровский пал смертию храбрых в сражении на Чингильском перевале против отряда турок Мустафы-Зариф-паши перед самым взятием нашими войсками крепости Баязета.

Что делать? В память о погибшем товарище Михаил Михайлович положил Дуняше содержание на дочку в размере пятидесяти рублей в месяц, а саму Дуняшу от всяческих работ освободил.

— Воспитывай свою дочь достойно памяти ее геройского отца, — наставительно произнес граф в последнее посещение ею барина и менее чем через год отошел во цвете лет в мир иной. Сказывали, что схватил он в один из приездов в Санкт-Петербург какую-то скоротечную чахотку, которая иссушила его и свела в могилу в столь короткий срок. Но деньги от него поступали вплоть до достижения Маняшей полного совершеннолетия. Привозил их в село молчаливый человек в пенсне, похожий на конторского служащего. Он называл себя «нотариус» и исправно вручал Дуняше конверт с пятьюдесятью рублями ежемесячно. Затем откланивался и уезжал. Однажды Дуняша спросила его, как, мол, так получается, что человек умер, а деньги от него исправно приходят. На что нотариус ответил коротко и исчерпывающе:

— Такова была воля покойного.

Так что Маняша жила вполне сносно, даже барыней, и ни в чем не знала нужды. Потому как пятьдесят рублей для села — деньги большие.

Не получилось Дуняше воспитать Маняшу достойно погибшего в Крымскую кампанию героя, как того хотел граф Михаил Михайлович Виельгорский. Замуж Дуняшу на селе никто не взял, и выросла Маняша капризной и своевольной, как часто бывает, когда у матери один ребенок, отчима так и не случилось, а стало быть, мужской руки и воли, которая могла бы укоротить ее характер, она не ведала.

Маняша прекрасно знала, чья она дочь, и когда ее в шутку или даже со злым умыслом звали княжной — не обижалась. Ведь она и вправду была княжной, дочерью князя Рюриковича.

А вот судьба у Маняши не складывалась. Когда было ей еще семнадцать годов, сватался к ней один парень из соседнего села, Никодим Коновалов. Хороший парень, работящий, неглупый. Полюбилась Маняша ему, когда они с братом Евдокимом в Павловское приезжали на базаре лошадей торговать. И все. С тех пор и думать более ни о чем не мог, кроме нее. А месяцев через восемь заслал к Маняше сватов. Дуня-то приняла их положенным обычаем, а вот Маняша высмеяла их в лицо и ответила отказом. Потом горделиво задрав подбородок, высказала матери свое неудовольствие, которое сводилось к следующему: за деревенского она никогда не пойдет, поскольку прозябать в Павловском всю жизнь не намерена. И место ее, дескать, в городе. И не в уездном, а по меньшей мере, губернском.

Ее и правда увез в Рязань один советник коммерции, приезжавший в Павловское торговать зерно. Фамилия у купца была Крашенинников, и был он, сказывают, в Рязани первой гильдии купцом и мильонщиком, владеющим тремя фабриками, мыловаренным и водочным заводами, шестью мельницами и двумя двухэтажными каменными домами на лучших улицах Рязани. А через полтора года она вернулась в село, обозленная на весь свет и с грудной девочкой на руках, которую звали Настасья. Девочку она сбросила Дуняше, а сама стала гулять напропалую, совращая холостых мужиков и не брезгуя женатыми. Не единожды замужние бабы, мужья которых имели дело с Маняшей, били ее смертным боем, но всякий раз она, оклемавшись, принималась за прежнее. Сладу с ней не было никакого. Скоро она сделалась достопримечательностью села, равно как и дурачок Епифаний, во все дни блуждающий, как сомнамбула, по селу и пускающий из носа пузыри. А и то, в каждом селе есть и свой дурачок, и своя распутная баба.

Сильно пить Маняша стала после того, как однажды на ярмарке повстречала Никодима Коновалова. Тот вначале не узнал Маняшу, а потом посмотрел так презрительно на подвыпившую женщину, хохотавшую в окружении мужиков, что та, заметив этот его взгляд, осеклась, посмурнела и пропала из вида. То ли стыдно ей стало за себя перед Никодимом, то ли не хотела она видеть человека, которому когда-то отказала в любви, но видели ее в тот день в питейном доме пившей в одиночестве горькую.

Вот так и пошло-поехало. Водочка — это такой продукт, что, пообвыкнув к ней, долго без нее уже не можешь: и уныние приходит, и тоска-грусть мучительно гложет. А глотнув горького напитка, вроде бы и ничего, жить можно. И трава зеленее, и небо с овчинку уже не кажется…

Лето прошло, зима, еще одно лето. Как-то осенью Маняша допилась до того, что у нее остановилось сердце. Послали за лекарем. Тот примчался в две минуты, суетился, поднимал Маняше веки и смотрел в глаза, беспрестанно щупал пульс. А потом, словно с досады, столь сильно ударил ее промеж грудей, что такой удар и крепкого мужика мог с ног свалить. Маняша охнула, задышала, открыла глаза и покрыла лекаря отборным матом. Потом встала и пошла в кабак похмеляться.

Кончила она плохо, как и следовало ожидать. На следующую зиму замерзла до смерти в какой-то канаве близ большака. Так и нашли ее, скрюченную и заледенелую. И осталась Настасья сиротой. Конечно, где-то в Рязани проживал ее отец, первой гильдии купец и мильонщик Крашенинников, но, видно, дитя ему совсем не нужное было, иначе бы давно за ним приехал. Или еще