Лотос и ветер - Джон Мастерс

официально он направлялся в Симлу по приказу. После этого она ничего не знала. Он сказал бы ей, если бы мог. Она села в цинковую ванну, тщательно потерла спину мочалкой и вымылась с мылом. Когда она заканчивала одеваться, Робин постучала. Она вышла в центральную комнату, а он направился в спальню.

Она начала листать несколько потрепанных экземпляров «Иллюстрейтед Лондон Ньюс», но они были старыми, и она их читала. Она услышала, как Робин ходит по комнате; стены были не толстыми, и под дверью спальни было большое пространство. Она посмотрела на корешки книг на подвесной полке и вытащила одну. Она начала читать. Через две страницы она обнаружила, что не может понять, о чем говорит автор. Кроме того, насекомые-рыбы выедали кусочки бумаги. Она отложила книгу и уставилась на входную дверь.

Робин вышел из спальни, застегивая последнюю пуговицу своего бархатного смокинга. Его густые волосы были расчесаны и блестели от воды. Она откинулась на спинку стула, почувствовала прикосновение его губ к своему лбу и закрыла глаза. Когда он заговорил, его голос доносился откуда-то издалека. — Полагаю, у нас будет ячменный суп, жареный цыпленок, карамельный крем и Ангелы верхом на лошадях.

Она рывком села. Он не мог дразнить ее нарочно; он не был Рупертом Хейлингом. Повезло, что она любила его. Она подавила смешок и сказала: «Я не собираюсь с тобой спорить, Робин. Я живу в Индии почти столько же, сколько и ты, не забывай. Но курица будет запечена на углях.

Вскоре носильщик принес первое блюдо, взяв еще тепловатые тарелки у сторожа бунгало на веранде. Сторож, который также был поваром, прошел с ними добрую сотню ярдов от своей кухни через территорию. Она ела медленно. Она хотела, чтобы трапеза поскорее закончилась, но боялась того момента, когда разносчик спросит: «Что-нибудь еще сегодня вечером, сахиб?» и Робин ответит: «Нет», а разносчик приложит руку ко лбу в своей лаконичной патанской манере и скажет: «Салам, сахиб. Салам, мемсахиба», и оставляю ее наедине с лампой, мерцающим огнем, незнакомым мужчиной и кроватями, стоящими по другую сторону перекошенной двери.

Ее уложит в постель прекрасный парень.» На самом деле это была забавная фраза, и, конечно, она имела в виду не это. Она имела в виду, что ей принесут в постель близнецов, любовь и доверие, и она знала, что ей придется бороться, чтобы родить их. До своего первого разговора с Кэролайн Сэвидж, в начале тех трех недель, она была в отчаянии. Она выследила своего любимого и повергла его, и когда он лежал у ее ног и она увидела его таинственную природу, она не знала, как ей доказать ему при жизни, что на самом деле она была не его охотницей, а его сердцем. Где была ее сила, где она могла найти убедительность, когда ее мужчина смотрел из разных окон, знал страх, но не боролся, и был закован в хрустальные доспехи? В своей невинности она ничего не знала и ненавидела свою мать за то, что та не рассказала ей раньше и за то, что тайна оказалась такой безвкусной, когда она это сделала.

Ее тело могло быть доказательством, силой и убеждением. Не было другого способа показать Робину, что не все, кто приближался к нему, страдали от этого. Миссис Сэвидж рассказала ей о физической боли, но это ничего не значило. В своей радости обладания, в обретении этого оружия любви, своего тела, она не заметила бы боли. Это она знала.

Она знала, потому что…

«Салам, сахиб. Салам, мемсахиба.

Она сидела в одном из кресел. Должно быть, она проглотила все меню, и оно, должно быть, соответствовало прогнозу, за исключением того, что во рту у нее был привкус карри — куриное карри вместо жареного цыпленка. И она, должно быть, разговаривала, потому что Робин отвечал на что-то, что она сказала.

Она знала, потому что… Кэролайн Сэвидж встретила ее в просторной гостиной большого бунгало на другом конце Пешаварского военного городка. В этой комнате было прохладно, почти холодно, и все же свет лился веселый. Во время ее визита слуги постоянно перемещались, дверь и окна были открыты. И все же она была уверена, что никто не помешает и даже не подслушает. Более того, ей было бы все равно, если бы они это сделали. Это было вскоре после помолвки, когда все оружие, которое она пыталась использовать, чтобы доказать свою любовь, таяло у нее в руках.

У Кэролайн Сэвидж были седые волосы и маленькое личико, молодое, с крепким костяком. Она сказала: «Я рада, что ты помогла Робину определиться в нем. Ты — лучшая надежда, которую он когда-либо испытает на счастье, как мы с тобой это понимаем. А он — твоя лучшая надежда на настоящее счастье, большее, чем любой другой мужчина может тебе дать. Ты знаешь это, я вижу. Я бы никогда не простил тебя, если бы ты дрогнула. Учти, я не говорю, что ты и он будете счастливы, я говорю, что это его единственный шанс и твой лучший. Он знает.

Пораженная напором слов и спокойствием, с которым они были произнесены, Энн прислушалась внимательнее. Она пришла подготовленной к банальностям или к тому, что ее будут упрекать, и, приготовившись, заглушила свой разум. Миссис Сэвидж продолжила: «Я ему не очень нравлюсь, но дело не в этом. Он необычный молодой человек.

«Люди его не понимают,» пробормотала Энн. — Он кот.

«Кто подал вам эту идею? Майор Хейлинг? Он мудрый человек. Но, моя дорогая, ты не должна думать, что люди — твои враги, что ты должна сражаться с ними от имени Робин. Я боюсь, что твой враг в лице Робин, и я думаю, тебе понадобится помощь людей, а не их враждебность. Если это своего рода меланхолия, ты победишь. Если это… что-то другое, ты этого не сделаешь.

— Что «кое-что еще», миссис Сэвидж?

«Я не знаю. Ветер? — миссис Сэвидж серьезно посмотрела на нее. «Все дикари страстны, Энн. Если это не для женщин, то для чего-то другого — действия, денег, выпивки, даже смерти, как я слышал. Ни его отец, ни я не можем понять, в чем заключается страсть Робина, хотя мы пытались — возможно, даже слишком старались. Я надеюсь и молюсь, чтобы это были женщины — женщина — ты! Ты знаешь, что такое страсть, Энн? Она посмотрела ей в глаза. — У вас был сексуальный опыт?

Некрасивые, сбивчивые объяснения ее матери, которые были не более чем намеками, заставили Энн покраснеть, когда она вспомнила