Лотос и ветер - Джон Мастерс

Он недолго помедлил, прежде чем ответить. Все это он, казалось, предвидел. Он сказал: «Ты заслуживаешь кого-то лучшего, чем я. Кого-то другого. Твои глаза сияют; твои волосы такие густые и красивые на солнце. Ты храбрая и добрая. Когда ты смотришь на меня, я словно нахожусь на солнце».

«Это потому, что я люблю тебя», — сказала она. Вокруг были люди. Чей-то носильщик осторожно обходил их и слушал, вытаращив глаза.

— Как мы можем получить согласие твоей матери?

Она глубоко вздохнула. — Скомпрометируй меня.

Он уставился на нее сверху вниз, и она густо покраснела. — Возьми меня покататься верхом завтра днем, скажи, что мы вернемся к чаю — они не могут отказать, и если они это сделают, я все равно поеду, — но пусть одна из лошадей потеряет подкову, или мы заблудимся и не вернемся до полуночи.

«Это может не сработать,» спокойно сказал он. — Они могут догадаться об истине и не обратить внимания.

«Только не моя мать! Она немедленно организует свадьбу. Это… это все, что вам нужно сделать… чтобы скомпрометировать меня, не так ли? Я имею в виду, если… это должно быть… что-то другое, я… Робин… Робин!»

— Это все, — сказал он и быстро поцеловал ее в губы.

ГЛАВА 9

Несколько человек из Ноушеры — друзья семьи Хилдрет — поклялись, что сделают дак-бунгало ярче, но когда Энн и Робин приехали туда из Пешавара, оно выглядело таким же унылым, как и в последний раз, когда она его видела. Стоя на веранде и наблюдая, как наемный экипаж с грохотом отъезжает в сторону Новшерского базара, она подумала: «Они заставили Селима Бека лежать здесь, на холоде, где стоят мои ноги». Бунгало пользовались только путешественники, и никто из них не задерживался надолго и ни у кого не было желания запечатлеть в нем свою личность. Но цветы должны были быть для путешественника Селима Бека, если бы не для путешественников Робин и Энн Сэвидж.

У нее будет два дня и три ночи здесь, с ним, которые она запомнит как медовый месяц, когда они расстались. Экипаж скрылся из виду, и они вместе повернулись и вошли в бунгало.

Робин сразу же снова вышла, чтобы найти сторожа. С минуту она смотрела, как носильщик-патан распаковывает ее платья, затем отослала его. Старик ничего не смыслил в женской одеждеи казался шокированным и смущенным тем, что ему приходилось иметь с ней дело. Она закончила работу сама, работая медленно и вдумчиво.

Это был долгий день, и она проделала долгий путь — от ожиданий к достижениям, от Пешавара до Ноушеры. В это утро своей свадьбы она увидела рассвет. Пока она лежала, таинственно дрожа, пальцы света коснулись восточного горизонта и распространились за южными и северными горами. Минуту назад ночь окутывала и небо, и горы одной и той же синей тьмой. Затем в небе появился свет, который скользил все дальше и дальше, бесконечно далеко, оставляя горы темно-синими, с зазубренными вершинами и одинокими. С ней сыграли злую шутку — возможно, поэтому она и вздрогнула, — что обычно рассвет она видела только утром на охоте. Весь день светило солнце. К полудню земля прогрелась так, что воздух зашевелился и подул легкий ветерок.

Она закрыла дверцы шкафа, сняла туфли, ослабила корсет и устало опустилась на кровать.

Подходил к концу не просто один день путешествия, а последний из двадцати двух дней подряд. Они вели отсчет от удара той полуночи, когда они с Робином вернулись со своей «компромиссной» поездки. Охранники, похоже, ожидали их; позже она узнала, что это была работа майора Хейлинг. Как он догадался? У нее не было времени много думать об этом, еще меньше обсуждать, хотя она часто видела майора. Она не смогла бы пережить эти три недели без него — без него и миссис Сэвидж, старшей, Кэролайн. Руперт Хейлинг принял большинство практических мер, несмотря на новую неприязнь к нему ее матери. Казалось, она считала его ответственным за все это дело, предположительно потому, что он не принял предложенную ему рабыню. Ее мать не могла знать, и Анна не сказала ей, что это была не его вина. Так что Энн полагалась на него в том, что ее отец забывал делать. Он не подвел ее, и Робин не ревновала. Конечно, у него не было для этого причин, но… Она настроилась на это и, сделав над собой усилие, представила, что Робин видит Эдит Коллетт так же часто, как она видела Руперта Хейлинга. Она бы хотела расспросить его о его визитах — о чем они говорили, почему он не мог обратиться за помощью к какой-нибудь другой женщине — к ней самой, например, — или к другому мужчине? Следовательно, она была ревнивой женщиной и еще не была замужем двенадцать часов. Это было приятное теплое чувство. Если бы Робин мог испытать в себе такой же небольшой всплеск… Еще бы, он подошел бы к ней вплотную и горячо заговорил, а потом… Ее сердце бешено забилось, и она быстро встала, чтобы умыться холодной водой.

Из центральной комнаты она наблюдала, как Робин возвращается через территорию. Он тоже устал и все еще был грязным с дороги. Сторож последовал за ним, поздоровался с ней и достал из ящика стола тонкую грязную книгу учета. Он открыл книгу и достал ручку и пузырек клейких чернил. Он отдал ручку Робин и почтительно отошел в сторону.

В первой колонке под Именем Робин написала «Мистер и миссис Р. Сэвидж». Он не повернулся и не улыбнулся ей, хотя это был первый раз, когда он написал эти слова. Ее правая рука, поднявшаяся, чтобы коснуться пальцев его левой, снова упала.

Во второй колонке, в графе «Полк», он написал «13-й гуркхов». В третьей колонке, в графе «Характер службы», он сделал паузу. Наконец он написал «Медовый месяц».

Энн пробормотала: «Мне нужно переодеться», — и вернулась в спальню. Большинство записей в третьей колонке регистра посетителей гласили просто «Дежурство» или «Отпуск». Некоторые мужчины, которых она знала, могли написать «Медовый месяц» в шутку. Но для нее, учитывая то, каким образом они с Робином заключили брак, это была не шутка, а рана. Кроме того, Робин так не шутил. Он вообще не шутил. Она сорвала с себя платье и бросила его на пол. Пусть тот, кто его носит, научится его убирать. Тем не менее, было бы так же плохо, если бы он написал «Долг», а он не мог написать «Отпуск», потому что