Лотос и ветер - Джон Мастерс

не знаю. Я не имею в виду детей, я это знаю, я имею в виду то, что нужно быть леди, женщиной — ну, в любом случае, быть чем-то большим, чем просто девочкой.» Она изложила проблему настолько точно, насколько могла, и в настолько личных выражениях, насколько ей хотелось использовать на данном этапе. Позже, если бы она смогла заставить себя поговорить о Робин, и если бы миссис Коллетт была так же понимающа рядом, как и на расстоянии, она могла бы…

Но миссис Коллетт, казалось, уже знала; она говорила: «… уверенная в себе, самоуверенная, как девушка, а теперь ты вдруг ни в чем не уверена, не так ли? Моя бедняжка! Сейчас, сейчас, не беспокойся об этом. Все хорошо. Некоторые из этих современных молодых женщин слишком черствы или слишком глупы, чтобы понять, что им чего-то не хватает».

Эдит Коллетт быстро, но плавно поднялась с пуфа и вышла из комнаты. Ее юбки были такими же узкими, как у Энн, но она не прихрамывала; она стремительно двигалась, и как ей это удавалось, было загадкой передвижения. Энн спокойно подождала, пока она вернется, неся серебряный поднос с графином и двумя бокалами. Она не стала разливать вино, а поставила поднос на стол и пристально посмотрела на Энн. Затем она сказала: «Энн, прежде чем ты придешь сюда, ты должна знать, что иногда я бываю аморальной женщиной. На то есть причина. Так случилось, что моему мужу не нравятся женщины. Полагаю, мне следует заявить на него в полицию, но он очень добрый человек, и я не могу этого сделать. Я даже не могу развестись с ним, потому что это лишило бы его… о, назовем это его защитным окрасом. Однажды его обнаружат. Тогда он застрелится. А пока, поскольку я не могу быть хорошей женой, я должна стараться быть хорошей женщиной. Когда мужчины одиноки или напуганы, это не то, чем кажется — по крайней мере, на мой взгляд. Как ты думаешь, почему я тебе это сказала? — внезапно закончила она.

Энн поняла не все, что услышала, но она знала, что миссис Коллетт устала, опечалена и, как и она сама, борется. Она сказала: «Я не знаю, миссис Коллетт. Хотя я рада, что вы мне сказали».

Миссис Коллетт спросила: «Робин тоже такой, как мой муж? В этом проблема? С тобой что-то не так, Энн. Ты что, не можешь мне доверять?

Энн опустила голову. Она не могла заставить себя сказать: «Мой муж не хочет передавать мне супружеские права» — миссис Сэвидж сказал, что это должны быть «ритуалы». Кроме того, это было результатом неприятностей, а не самих неприятностей. Проблема заключалась в отсутствии у нее опыта. Женщины, обладающие сообразительностью, могут заставить мужчину поверить во что угодно — почему же тогда не в правду? Она сказала: «Я люблю Робина, миссис Коллетт, но я не думаю… Ну, мне двадцать три, и все же рядом с ним я чувствую себя так, словно мне семь или восемь. Не могли бы вы, не могли бы вы…?

Она почувствовала, как пухлые руки миссис Коллетт обняли ее, а над ухом раздался ее низкий, немного хрипловатый голос. «Конечно, я приду, Энн. Иногда здесь становится одиноко, но вместе мы можем хорошо провести время и повеселиться. А теперь выпьем по бокалу этого вина.» Вино было бледно-соломенного цвета.

«О, спасибо, я не могу, миссис Коллетт. Мне запрещено пить вино до вечера, а потом только…

«Нельзя, миссис Сэвидж? Зовите меня Эдит. Это Мансанилья. Некоторые очень сухие хересы называются Мансанильями, но это неправильно. Это другое, это вино само по себе, это… ну, попробуйте. Вы когда-нибудь пробовали что-нибудь подобное раньше?»

«Нет. Это как вода. Нет, это как огонь, только гладкий. Она снова отхлебнула. «Вот, у меня это было на языке, но прошло, и вкуса во рту не осталось. Теперь он снова появился! Он горький, Эдит, но ненадолго. Это вроде как полусладко, только на мгновение. Да ведь это очаровательно!»

«Именно так, Энн. Ты слишком долго была хорошей, прямолинейной, полезной Мадерой.

ГЛАВА 10

Когда пони осторожно заскользили вниз по последнему каменистому склону последнего холма, Робин оглянулся через плечо. Джагбир, шедший в двадцати ярдах позади него, выглядел неуместно верхом на лошади. Это был эффект от его формы пехотинца, которого не было, когда он носил свободную шерстяную робу и войлочные сапоги представителя племени хазарейцев.

Они возвращались после пятимесячных тренировок. Робин повернулся вперед и обвел взглядом Пешаварскую равнину. Вдалеке он увидел деревья, окружающие город и военный городок. На переднем плане пастух играл на дудочке на сарнаи, прислонившись спиной к скале и зажав винтовку между колен. Когда они подошли ближе, он встал, держа винтовку наготове. Робин сказала: «Пусть ты никогда не устанешь!»

«Пусть ты никогда не устанешь!»

— С тобой все в порядке?

— У меня все хорошо.

— С тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке.

— Вы в добром здравии?

— Я нахожусь в добром здравии.

Пастух остался стоять у скалы, наблюдая за ними. Пони пошли дальше по каменистой равнине среди разбросанных по ней пасущихся коз. Солнце середины июля отражалось от усыпанной гравием поверхности, и жар волнами изливался с холмов, похожих на духовку.

В пешаварском военном округе немногочисленные прохожие с любопытством смотрели на них, когда они вели понурых лошадей к бунгало Хилдретов. Там Робин спешился. Было только за полдень, и семья еще не должна была спать. Он тихо позвал: «Кои хай!» Носильщик, прихрамывая, вышел из бунгало, удивленно поприветствовал его и поспешил обратно в дом. По приказу Робина Джагбир отвел пони в конюшню. Робин обнаружил, что у него все еще возникают трудности с языком гуркхали; прошла всего неделя с тех пор, как они снова заговорили на нем друг с другом.

Майор Хилдрет вышел на веранду с газетой в руке и, прищурившись, уставился в мерцающий полдень. «Ну, будь я проклят! Робин. Я говорю, заходи, парень.» В темном холле он схватил Робина за руку и пристально вгляделся в его лицо. «Ну, парень, ты такой же черный, как пиковый туз! Я имею в виду, что солнце тебя обожгло. Где ты был? О, предположим, тебе не позволено говорить мне, а?

«Афганистан, сэр. Это большая страна. Где Энн?

«Энн? Ты разве не знала? Вот, присядь на минутку. Энн… э-э… живет с миссис Коллетт с тех пор, как ты уехала. Гораздо удобнее, знаете ли… Я имею в виду, ну, парень, две