Лотос и ветер - Джон Мастерс

Она действительно изменилась. Она выпила по два бокала шампанского на каждый из его бокалов. Он любил шампанское, но не нуждался в большом количестве, и она продолжала уговаривать его выпить еще. Это не произвело на нее дурного эффекта; только глаза ее заблестели, а язык стал более развязным, всегда гладким, всегда остроумным, иногда теплым. Она доминировала на маленьком банкете без усилий и не сказав ни слова слугам. Она на долю секунды оторвала от него взгляд, и блюдо было убрано. Она пошевелила двумя пальцами одной руки, и бокалы снова наполнились. Робин с болью осознала, что стала экспертом в механике жизни и что это достижение, по ее мнению, имеет первостепенное значение. Она продемонстрировала всю глубину своей новой компетентности, когда подали основное блюдо — жареную баранину. — Извините, но я больше не ем мяса, — сказала Робин.

Она отнеслась к этому спокойно, легко ответив: «О, правда? Мне следовало спросить тебя», а затем впервые обратилась к подателю письма. Через пять минут на столе появилась тарелка с поджаренным сыром.

Впоследствии она прокомментировала этот инцидент. Она спросила: «Вы раньше ели мясо?»

«Да. Я бросил это. Он не мог сказать ей, почему он это сделал, потому что не был уверен, что сможет определить истинную причину. Возможно, дело было просто в том, что он приучил себя питаться самыми простыми продуктами — сыром, молоком, творогом, сывороткой и йогуртом из Гаргары. Возможно, дело было в чем-то другом, но Джагбир любил животных больше, чем он сам, и все же с удовольствием ел любое мясо, кроме коровьего.

С момента прибытия в Пешавар усталость, преследовавшая его, нарастала. Сон в бунгало Хейлинг едва ли смог ее унять. Шампанское замедлило свое продвижение, но здесь, в доме Эдит Коллетт, печаль и разочарование усугубили его, и скоро оно настигнет его и повалит на землю. Затем, после ужина, Энн предложила лечь спать, и в приглашении он услышал, как пробил час его второго испытания. Он был молодым человеком и знал, что его любят. Он знал из посланий многих звездных одиноких ночей, какую радость она испытывала к нему и только к нему. Часть его нетерпеливо рвалась вперед, потому что он был уверен, что акт сексуального единения должен содержать в себе тайну, и он искал тайну, решение и умиротворение таинственной изоляции своего духа, и это могло быть оно. Но он не имел ни малейшего представления о природе этого, а те мужчины и женщины, для которых это значило больше всего, были наименее способны и менее всего хотели это объяснять. Кроме того, если физическая любовь содержала — возможно — мистическую сердцевину, то ее акт, несомненно, выпускал наружу щупальца, которыесвязывали мужчину и женщину вместе, даже когда они оба желали только разлуки. Это он видел и думал о многих долгих ночах, но не находил объяснения. Некоторые люди говорили, что дети, рожденные от этого союза, стали узами, скреплявшими его, но он думал, что они могут быть всего лишь физическими напоминаниями о невидимых, всегда ощущаемых моральных узах. Так что сегодня вечером, если бы он смог совладать со своим своенравным телом, которое, к его сведению, устало, и со своим голодным духом, Энн оставалась бы свободной до тех пор, пока он не узнает, чего именно ищет. Это могла быть она. С внезапным предвкушением одиночества он молился, чтобы это была она. Но это могло быть что-то другое, и в таком случае, если он потерпит неудачу сегодня вечером, Энн никогда больше не будет целой. Часть ее, вырванная из-под цепких пальцев их союза сегодняшней ночью, всегда будет следовать за ним, задаваясь вопросом, ища, пытаясь увидеть то, что видел он, испытать то, что испытал он.

Большая кровать была готова. Пока он раздевался, Энн выскользнула из комнаты и через минуту вернулась с открытой бутылкой шампанского и двумя бокалами. Она пошла в ванную и вышла четверть часа спустя в ночной рубашке из муслина и шелка с низким вырезом спереди и короткими пышными рукавами.

Свет танцевал по ее телу, когда она двигалась, и тени сгущались, придавая ей форму, как у женщины, видимой сквозь туманный водопад. Она подняла свой бокал и выпила за него, улыбаясь через край.

Она заметила, что он смотрит на нее, и сказала: «Из Парижа. Тебе нравится?» Он кивнул. Она села перед зеркалом и начала расчесывать волосы. Он увидел, что ее глаза следят за ним в зеркале и что она напугана.

Усталость, единственный союзник его сострадания, покинула его. Она была поднята высоко, занесена над его головой, готовая задушить его, но на поле битвы внутри него боролись только две огромные силы — сила делать и сила не делать. Обратившись за помощью, его разум вызвал у него видения собак, которые боролись, высунув языки, на улицах, и сук, которые потом плакали от боли, потому что они не могли убежать от того, чего достигли. Он увидел молодого мужчину-хазарея и женщину-хазарейку, которых застал врасплох вместе на склоне холма; он знал их, и каждый был женат; невидимый, он наблюдал за приветствиями, игрой, за всем ходом любви, которая переросла в насилие и, наконец, в отчаяние.

Энн медленно опустилась обратно на кровать, не сводя с него глаз. Тапочки соскользнули с ее ног, волосы ореолом разметались вокруг лица. Когда она подтянула ноги, ночная рубашка упала выше колен, сморщившись прозрачными складками на бедрах. Она протянула к нему руки.

Он держался неподвижно, подальше от нее, и знал, что она увидит следы его боли в линиях подбородка и рта.

Неестественный блеск шампанского погас в ее зеленых глазах. Ее голос был как у испуганной девушки, которая впервые видит смерть. Он видел, как на глазах у нее выступили слезы, которые она, казалось, не могла скрыть от него. Она плакала широко раскрытыми глазами и, всхлипывая, неловко скользнула под простыню и натянула ее до шеи. В ее лице не осталось никакой красоты, только уродство отвисшего рта, опухших век и заплывших щек. Неистово нарастающее вожделение Робин угасло.

Он победил. Возможно, она немного помогла, потому что, пока его не было, она довела себя до совершенства, стала женщиной, которую желают все мужчины, а он не был «всеми мужчинами». Он был самим собой, и ему было легче отказать этой женщине, чем простой, любящей девушке из его медового месяца.

Выиграв, он увидел, что она проиграла. Ей не удалось сковать себя узами, которых она желала, а он боялся. Он боялся