Пропавшая в сумерках - Анна Аксинина

«Может, она на самом деле не Катя, а Карина? Если мы не найдем её, то никогда не узнаем правды».

***

Ночью мне снова приснился пожар. В этот раз это был не мой дом. Горели стены и потолок какого-то низенького строения, сарая. Я бросилась в сарай. На полу лежала женщина. От дыма першило в горле. Я схватила ее за откинутую руку и потащила к выходу. Было больно рукам. Кажется, вспыхнули мои волосы. Без сил я упала рядом с ней на землю. Огонь подбирался к нам. Я поняла, что сейчас мы сгорим и заплакала. Мой взгляд упал на лицо женщины. Оно было в крови. Женщина не шевелилась. Мне стало страшно, и я побежала прочь…

– Катя, что с тобой? Опять сон страшный приснился? – Анастасия Матвеевна стояла надо мной. – Ты не больна ли? А я в Храм собираюсь. Пойдешь?

– Пойду. Сейчас встану.

– Вот и ладно. Ты собирайся, а я зелень для рынка пока приготовлю.

Я сижу на кровати. Женщина. Та женщина. Я знала ту женщину. И сейчас я отчетливо вижу каждую деталь ее одежды, лицо с потеками крови, русые вьющиеся волосы, испачканные кровью. Я даже знаю, как ее зовут.

– Катя, да что с тобой? – тетя Ася трогает мой лоб. Рука у нее приятная, прохладная. – Господи, не температура ли у тебя? Градусник достану.

– Не надо градусника. А скажите мне, тетя Ася, если я грешна, имею ли я право идти в Храм?

– Дочка, что с тобой? Господь прощает любой грех, если человек искренне раскаивается.

– А если я убила человека? Господь простит?

– Господь милосерден, дочка. Покайся в грехах. Что такое на тебя нынче нашло?

Мы выходим из калитки. Тетя Ася с тревогой посматривает на меня. Пока она закрывает калитку, я оглядываюсь, как будто впервые вижу эту улицу.

Ночью прошел дождь. Он прибил придорожную пыль. Трава чистая, как умытая, и листочки на березе зеленые, свежие. На противоположной стороне в тени раскидистой березы стоит серая серебристая машина. «Цвет – мокрый асфальт», – говорю я сама себе и вздрагиваю. Я не только знаю цвет этой машины, я знаю, что у нее внутри. Я чувствую запах ее салона, ощущаю спиной ее сидение.

– Катя, Катя, – окликает меня тетя Ася.

Всю дорогу до Храма она пытается разговорить меня. Но я иду молча. Какой-то комок встал в горле. А вот и Храм. Мы останавливается перед вратами, крестимся, кланяемся.

– Покайся, Катя, – шепчет мне Анастасия Матвеевна.

Темные лики икон осуждающее смотрят на меня. Я встаю на колени. «Господи, прости меня!» Слезы текут по лицу, смывают пелену забвения последних дней. Отдельные картины всплывают в моей памяти и складываются воедино. «Господи, если сможешь, прости меня!» Но разве возможно простить такое! Я падаю ниц перед иконой. Я – грешница! Великая грешница!

«Богоматерь, всепрощающая и милосердная, прости меня! Иначе я не смогу жить. Каждый несет свой крест. Но я не смогу, не смогу, Господи, если ты меня не простишь!»

– Катя, зря ты, больная, в Храм пошла. На тебе лица нет. Сейчас придем, и ляжешь в постель. Лекарство выпьешь, которое Елена Алексеевна привезла, и полегчает.

Анастасия Матвеевна участливо заглядывает мне в глаза, держит за руку.

– Да, конечно. Лягу и полегчает, – я соглашаюсь со всем.

Серая машина по-прежнему стоит напротив нашего домика. Я знаю, за кем она приехала. Мы заходим в дом. Анастасия Матвеевна укладывает меня на кровать.

– Как ты, дочка?

– Мне лучше.

– Вот ладненько. А на рынок не пойдем, отдохни.

– Я полежу. А вы бы без меня сходили. Огурчики такие хорошие, свежие, и помидоры у нас поспели. Не зря же собирали? – Анастасия Матвеевна колеблется, ей не хочется оставлять меня одну. – Сходите, нынче выходной, вмиг продадите.

Оглядываясь, Анастасия Матвеевна, уходит. Я слышу, как со скрипом закрывается за ней калитка. Я смотрю на стрелку настенных часов. Проходит 5 минут. Все, она завернула за поворот. Медленно встаю с кровати. Подхожу к зеркалу. Надеваю платок. Подумав, снимаю его. Аккуратно складываю на тумбочку. Ну, вот и всё! Мне нет места в этом чистом доме. На минуту закрываю глаза, чтобы еще раз ощутить тепло, которого мне не хватало в той, старой жизни. Что ж, каждый несет свой крест. Мне пора.

Медленно, медленно я иду к калитке. Иду прямо, не оборачиваюсь. Закрываю калитку на щеколду. Ну, вот и все.

***

…Как тяжело, душно, болит лицо, руки, но сильнее всего – голова. Кажется, что она наполнена туманом, вязким, густым, липким, и в нем с трудом ворочаются мысли, Я лежу с закрытыми глазами. А, может, я сплю? Это такой кошмарный сон, как будто я не сплю, и мне плохо. Надо постараться открыть глаза – и все пройдет. Открываю. Ох, как толкнулось в голове от этого легкого движения! Свет, белый потолок, женское лицо склоняется надо мной.

– Ира, Ирочка! Очнулась! – Женщина радостно улыбается, на глазах выступают слезы. Но это не моя мама. Почему же она плачет от радости? И от чего я очнулась? Я в больнице, это ясно: сбоку стоит высокая палка с бутылкой, он нее тянется трубка, а в руку мне воткнута иголка. Я не помню, как это называется. Я вообще ничего не помню. Вот ужас!

– Ирочка, не плачь! Теперь все будет хорошо, ты скоро поправишься, – женщина протягивает руку и нежно гладит меня по голове,

Аромат ее духов, очень приятный, будит неожиданное воспоминание. И я говорю:

– Ш-ш-нель… – язык не ворочается, во рту пересохло.

– Что? – В тревоге спрашивает женщина.

«Шанель номер пять». Духи. Тетя Нина.

. Эта фраза потом вспоминалась сотни раз. Тетя Нина любила рассказывать, про мое счастливое пробуждение. Врачи опасались, что отравление угарным газом может плохо сказаться на коре головного мозга. «И тут я подумала, раз вспомнила духи, значит, все в порядке. Настоящая женщина: школьные предметы забыла, а духи вспомнила».

Гораздо меньше радости принесла моя вторая фраза:

– А где мама?

Мне тогда сразу не ответили, только через несколько дней, убедившись, что я способна перенести удар, мне сказали всю правду. Из всей семьи при пожаре спаслась я одна. Мои мама, папа и старшая сестра сгорели. Дом выгорел дотла. Меня спас парнишка, который прибежал из деревни. Он нашел лом и оторвал решетку с окна моей комнаты на первом этаже.

Я вспомнила, что раньше спала наверху. Но рядом была спальня родителей, а я захотела свободы и