Холод в Берлине - Эуджен Овидиу Кирович

Дитер привел меня к развалинам в конце улицы, где жила Мария, примерно в двухстах ярдах от ее дома. Вероятно, некогда прекрасная вилла была полностью разрушена бомбардировками, однако обломки успели убрать, остались только фундамент, закопченные части стен да основание пола, доски которого растащили на дрова.

Туман сгустил сумерки, и мне пришлось включить фонарик.

– Ничего тут нет, – сказал я, оглядывая пространство.

– Следуйте за мной.

Дитер прошел по остаткам того, что когда-то было столовой, осторожно ступая по пластам льда и замерзшей грязи. Я последовал за ним, освещая путь. Вскоре он остановился и приподнял деревянный люк, спрятанный под истрепанным ковриком.

– Вот и нора.

Цементные ступени, вероятно, вели в подвал. Я спустился вслед за Дитером, ощущая себя так, словно вхожу в древний склеп. У подножия лестницы начинался кирпичный коридор.

– Здесь ты и живешь? – спросил я.

Дитер не ответил и устремился вперед, в глубины своего миниатюрного подземного царства, будто ребенок Харон без лодки.

В конце коридора находилась сводчатая комната с такими же голыми кирпичными стенами. В одном углу стоял высокий железный каркас, из которого вырвали деревянные полки, а пол почти полностью устилал всякий хлам, будто бы принесенный с помойки.

Дитер достал спичку и чиркнул о подошву ботинка. Когда он зажег свечу в банке, я заметил на полу у стены темное пятно, очертаниями напоминающее съежившегося человека. Я чуть не выронил фонарик: завернутая в лоскуты фигура походила на мумию. Половину лица скрывала военная фуражка, тем не менее я узнал женщину, которая говорила с Марией о своей пропавшей дочери. Не имело смысла проверять пульс: она явно скончалась и уже довольно давно.

– Это Хельга? – спросил я Дитера, и тот кивнул. – Когда она умерла?

– Не знаю точно. Ей было холодно, и я пытался ее согреть. Потом она замолчала.

– Нужно позвонить в полицию.

– Что со мной будет? Меня посадят в тюрьму?

– С чего бы? Ведь ты же не сделал ничего дурного?

– Нет. Она просто перестала отвечать, и я не знал, что делать.

– Не волнуйся, тебе подыщут дом. Тут все равно оставаться нельзя. Сколько ты здесь живешь?

– Не знаю, – пожал он плечами.

– Разве у тебя нет семьи?

– Когда-то была. Последнее, что я помню, это как на наш дом падали бомбы, потом меня отвезли в больницу, но ее тоже разбомбили.

– Пойдем, нужно найти телефон. Сочувствую насчет Хельги. Она была тебе дорога.

– Разве вы не хотите увидеть Ингу?

– Кого?

– Ингу. Я вам о ней рассказывал.

Я провел фонариком по другой части комнаты.

– Здесь больше никого нет, Дитер. Фрау Экхарт говорила, что дочь Хельги погибла во время бомбежки.

– Она здесь, – покачал головой мальчик. – Но по-моему, тоже мертва. Идемте.

Он указал на полуразрушенный проход, который я сначала не заметил. Он вел в большую нишу, где кто-то сколотил кровать из снятой с петель двери, а сверху навалил матрас, одеяло и кучи тряпья. Сперва я решил, что ниша пустая, однако вскоре различил под одеялом фигуру, и у меня перехватило дыхание.

– Это она?

Дитер кивнул.

Собравшись с духом, я наклонился над кроватью и сдернул одеяло. Потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать: как и две недели назад, я смотрю на обнаженный труп Амалии Шульц. Вероятно, холод и недостаток кислорода замедлили разложение, поскольку тело не сильно изменилось, разве что кожа приобрела желтовато-оранжевый оттенок древней слоновой кости, отчего синяки и царапины стали менее заметны, словно сама смерть, подобно искусному гробовщику, пыталась скрыть ужас последних мгновений девушки на земле и того, что сотворили с ней собратья.

Я отпрянул и попятился в основную часть подвала. Фонарик выпал из рук, я его поднял и сел на корточки. После бесконечных поисков по карманам наконец нашел сигарету и закурил.

– Это не Инга. Что случилось с этой женщиной? Как она сюда попала?

Мальчик достал откуда-то ящик, сел на него и начал рассказывать:

– Хельга привела ее однажды ночью, недели три назад, счастливая от того, что наконец-то нашла дочь. Сказала, бедняжка была на улице, голая и избитая. Хельга поцеловала ее и пригласила сюда, только Инга была так напугана и растеряна, что не узнала собственную мать. Хельга лишь хотела ее согреть, поэтому закрыла лицо рукой, а когда Инга потеряла сознание, затащила ее в ближайший дом, чтобы найти воды. Но потом Хельгу испугал шум на улице, и она убежала. Затем появились вы. После вашего ухода Хельга вернулась в дом, принесла Ингу сюда и уложила в кровать. Несколько дней она с ней разговаривала и пыталась накормить, только та не просыпалась и не ела. Хельга хотела отвести дочь к врачу, но побоялась, что полиция опять их разлучит, поэтому попросила меня следить за вами и фрау Экхарт, чтобы вы не привели полицию к нам. Потом Хельга умерла. Я не знал, что делать, вот и пришел к вам.

Я забыл про зажженную сигарету, она догорела до самого фильтра и обожгла мне пальцы. Выбросив ее, я закурил новую. Руки так сильно дрожали, что едва получилось совладать с зажигалкой.

– Ты поступил правильно, – сказал я Дитеру. – А теперь пойдем. Нужно вызвать полицию. Не бойся, никто тебя не обидит.

Мальчик заплакал:

– Она ведь все это время была мертва? Хельга ее убила.

– Идем, Дитер. Мы больше ничего не можем сделать.

– Это вовсе не Инга. Вы знаете, как ее зовут?

– Да. Ее звали Амалия. Амалия Шульц.

Мы поднялись по ступенькам и вышли на улицу.

– Извините, – дрожащим голосом проговорил Дитер. – Надо было сразу вам все рассказать.

– Ты не виноват.

– Тогда кто виноват?

– Не знаю.

Минуло десять вечера, когда полиция и судмедэксперт закончили работу и уехали с двумя трупами. Все это время я словно смотрел фильм, проецируемый на экран. Работники разных структур вокруг напоминали странных персонажей некой истории, суть которой до меня не доходила.

Позже какая-то женщина принесла большой чайник с чаем, одеяло и ломоть хлеба для Дитера. Понизив голос, словно опасаясь потревожить мертвых, мы разговаривали при свете фар, пили чай и курили. Позже за Дитером приехала машина, он что-то сонно пробормотал мне на прощание. Я успел сунуть в карман его пальто несколько купюр, прежде чем за ним закрылась дверца авто.

Когда все закончилось, я спросил у дежурного инспектора, слышал ли он что-нибудь о Бауэре.

– Он сейчас занимается бумажной работой, – уклончиво ответил тот. – Его проверяют. Опять. Все та же старая история: что ты делал или чего не делал во время войны и