Искатель, 2003 № 03 - Журнал «Искатель»

Знаками она показывает мне, где находится противник. Стрельба продолжается. Ощущаю покалывание в раненом плече, скосив глаза, вижу кровь, проступившую сквозь повязку. Скоро мне будет все равно, сколько пуль в меня попало, — если, конечно, я окажусь не таким проворным, как мой противник. Откладываю в сторону ружье и покрепче перехватываю автомат, киваю напарнице: «Давай!» Она высовывает свой «Узи» за угол, не глядя, дает очередь, и в этот момент я выпрыгиваю в проем арки, стелясь над полом и стреляя в прыжке с вытянутых вперед рук.

Время растягивается, как жевательная резинка, мой прыжок длится уже целую вечность, а я все продолжаю лететь. Одна за другой, отплевывая гильзы, которые блестящими цилиндриками отлетают в сторону, востроносые пули, носители смерти, выскакивают из ствола и мчатся по направлению к цели, оттолкнувшись отдачей приклада от моей задеревеневшей руки. Мои мышцы — как пластилин, они медленно тянутся, пытаясь согласно моим мысленным приказам опустить прицел, чтобы выстрелы не шли выше цели, но пули одна за другой тупо вонзаются в стенку над головой сидящего на корточках неподвижного, как статуя, человека. Только последняя из обоймы ударяет в лоб окаменевшего противника, и он «оживает» и начинает падать, а стена позади него окрашивается красным.

— Классно стреляешь. — Комплимент от Ники возвращает меня в мир коротких секунд, бегущих одна за другой, как песчинки в песочных часах.

Время сжимается и снова идет своим чередом. Я встаю и замечаю в углу комнаты еще один труп. Пока я занимался акробатикой, Ники тоже не сидела сложа руки. Подойдя к убитому мною противнику, я увидел, что на нем нет маски.

— Это Моляев и его напарник, — невозмутимо заметила Никита.

Вот и решился вопрос, что делать. Сам собой, без нашего участия. Знал ли Моляев, по кому он стреляет? Вряд ли знал, он мог только догадываться. И я не знал, потому что неравномерный свет, струившийся из прорезанных в потолке узких оконцев, освещал лишь центр комнаты, оставляя в полутьме ее углы, где прятались наши бывшие товарищи. И поздно решать, правы мы были или нет, теперь, стоя над их стынущими телами.

— Внимание, кто-то идет. — Никита, глядя в сторону одного из трех арочных проходов, ведущих в комнату, делает предостерегающий знак.

Что-то в этой комнате кажется мне неправильным, но нет времени соображать, что именно. В моем автомате пустая обойма, и я подбираю автомат Моляева. Рядом лежит пачка бинтов, это хорошо, надо будет перебинтовать рану, когда все закончится. И еще обрез двустволки, откуда он только взялся? Ломаю обрез и вытаскиваю единственный патрон, вставляю в «Ремингтон». Теперь у меня два патрона. Держа ружье в одной руке, а автомат в другой, я притаился у входа, откуда должны появиться последние участники этого действа.

С лестницы раздаются выстрелы, потом взрыв гранаты. Похоже, Сереге Чуйкову и его товарищу не повезло, и им пришлось пробиваться с боем. Потом выстрелы стихают, но спустя какое-то время слышится звук шагов. Идут двое, не крадучись, а спокойно, они выходят из прохода, и на лицах у них маски. Я испытываю облегчение — да, Чуйков мертв, но не я его убийца.

Я выскакиваю навстречу врагам, окрыленный тем, что стрелять надо в безликие фигуры, а не в своих бывших товарищей. Выстрел из ружья отбрасывает первого противника к стене, заставляя его согнуться, — пуля попала в живот. Во второго я выпускаю длинную очередь из автомата, пули одна за другой вонзаются ему в грудь, и он медленно валится на бок. Судя по всему, это конец игры. Я облегченно перевожу дух, и в этот момент понимаю, что Никита не стреляла.

В этой гонке должен быть только один победитель — это диктуется законами жанра. И глупо думать, что определять его будут голосованием участников или зрителей. Раз уж Петерсон придумал разбить нас на пары, он наверняка будет последователен и предложит нам с Ники играть поодиночке. Я не согласен на такую игру, но Никита вряд ли откажется. И это значит, что мне придется убить ее. Не затем, что мне нужны эти деньги, а просто потому, что иначе она убьет меня.

— Здорово сработано, похоже, это конец. — Ее бесцветный, лишенный эмоций голос раздается у меня за спиной, и я почти уверен, что ее оружие уже нацелено мне в затылок.

Кожа головы сжимается, становясь жесткой, как наждак, а сердце берет с места в карьер, стремительно наращивая частоту пульса. Магазин автомата пуст, и я выпускаю рукоять бесполезной железки и перехватываю «Ремингтон» двумя руками, одновременно отталкиваясь ногами от пола и прыгая вперед и в сторону. В прыжке я разворачиваюсь корпусом на сто восемьдесят градусов, вскидываю ружье, уперши приклад в живот (Боже мой, сколько ненужных движений я делаю перед смертью!), и, падая на спину, стреляю почти наугад, думая только о том, как бы опередить Никиту. Пуля — феноменальная точность — попадает в голову, отбрасывая ее назад, как резиновый мячик, и Никита медленно падает навзничь, оставляя в воздухе красноватое облачко крови, как красной пыльцы, которую вытряхнули из цветка перед тем, как сорвать его.

Я стою над ее трупом и пытаюсь понять, как же так получилось. Ведь она не собиралась стрелять в меня, ее автомат был направлен стволом вниз, почему же я не обратил на это внимания? Получается, что я хладнокровно убил свою подругу, чтобы забрать себе ее долю. Разве имею я после этого право называться человеком? «Какая нелепая случайность», — твержу про себя, прекрасно понимая, что это вовсе не случайность. И одновременно другая, подлая, мысль зреет у меня в мозгу: «Я выиграл!»

Оборачиваюсь на звук у себя за спиной и вижу Сержа Чуйкова, с окровавленным, перекошенным от боли лицом, который стоит на верхней ступени лестницы и целится в меня из автомата. Приседаю, вскидываю ружье и понимаю, что у меня нет патронов. Я знаю, что через секунду буду мертв, и почему-то я спокоен. Пули вонзаются в мое тело, такое мягкое и слабое, и я погружаюсь в невесомость, где нет ни боли, ни сокращения мышц, ни биения сердца, — в небытие. Тьма обволакивает мое сознание, и сквозь черную пелену проступает лишь одна, последняя, мысль — это наказание. Это расплата за предательство, за то, что я сделал с Ники, и это справедливо.

Надо мной белый потолок. Да, именно так — потолок, потому что я вижу протянутый вдоль него