Искатель, 1996 №1 - Торн Смит

мыслей профессора смущали также миссис Ипсон, которая никогда не могла понять, почему ее муж сократил свою фамилию до «Ипсон», хотя разумно просто сменить ее, скажем, на «Джонс». «Моя дорогая, — ответил однажды профессор, — ты — просто айовский сноб». — «Но никто, — в сердцах воскликнула миссис Ипсон, — не может не только написать, но и правильно произнести нашу фамилию!» — «Таков крест, — пробормотал профессор Ипсон, — который мы должны нести со всеми Ипсиланти». — «О!»— только и смогла произнести миссис Ипсон.

В его речах всегда было что-то пророческое. Любимым его прилагательным в адрес жены было слово «ипсилиформ», термин, по его словам, имевший отношение к месту зарождения жизни в созревшей яйцеклетке в процессе оплодотворения и бывшей, следовательно, утонченной формой выражения a propos[8]. Миссис Ипсон так и продолжала жить сбитой с толку; умерла она в раннем возрасте.

Профессор сбежал с довольно талантливой танцовщицей варьете из Канзас-Сити, оставив своего крещеного птенца на воспитание у родственников ее матери, пресвитерианца по имени Джукс.

Если не считать очаровательных и мудреных записок профессора с просьбой выслать ему, как он их называл, Lucrum[9], впервые мисс Ипсон услышала о своем отце на четвертом десятке его одиссеи, когда он прислал ей красивое дополнение к ее коллекции — старинную (ей было более трех тысяч лет) терракотовую куклу греческой работы, которую, к сожалению, мисс Ипсон посчитала себя обязанной возвратить в Бруклинский музей, откуда та необъяснимым образом исчезла. Отцовский подарок сопровождала странная записка: «Timeo Danaos et dona ferentes»[10].

В увлечении мисс Ипсон куклами было что-то поэтически-загадочное. При рождении своей дочери профессор, более чем когда-либо склонный к гармонии, свою преданность к плодовитости выразил в ее имени, назвав ее Китерой[11]. Судьба, однако, сыграла жестокую шутку, ибо, как оказалось, чадолюбие ее отца разбилось о холодность чрева ее матери, и мисс Ипсон, хотя и схоронила пятерых мужей вполне достаточной силы, осталась бесплодной до конца своих дней. С тех пор, когда, согласно классической трагедии, все страсти улеглись, она, сохранив фамилию своего отца, превратилась в приятную старушку с едва заметной улыбкой, семенящую по огромной, почти пустой нью-йоркской квартире и с энтузиазмом играющую в куклы.

Поначалу это были самые простые куклы — Билликена, Кэти, Круз, Пэтси, дядюшки Лиса[12] и тому подобное. Но затем, по мере роста ее потребностей, мисс Ипсон начала яростное разграбление прошлого.

В землю фараонов она отправилась за двумя частями тонкой высушенной доски с резьбой и росписью, изображающей поясные портреты с волосами, выложенными бисером. Любой знаток назовет их лучшими из дошедших до нас образцами древнеегипетских плоских кукол, превосходящих даже те, что хранятся в Британском музее, хотя, конечно, в определенных кругах этот факт будет отрицаться.

Мисс Ипсон откопала прародительницу «Летиции Бенн», до ее находки считавшейся старейшей куклой в Америке, которую Уильям Пенн[13] в 1699 году привез из Англии в Филадельфию в качестве подарка для подружки своей маленькой дочери. Находка мисс Ипсон представляла собой небольшую деревянную куклу в парче и бархате, которую сэр Уолтер Ралей[14] послал первому английскому ребенку, родившемуся в Новом Свете. Поскольку Вирджиния Дар[15] родилась в 1587 году, даже смитсонианец[16] не осмелился бы оспаривать триумф мисс Ипсон.

На полках старой леди, в ее витринах можно было увидеть богатства, некогда доставлявшие радость сотням людей, и сокровища — такова уж природа кукол, принадлежавшие людям, давно вышедшим из детского возраста. Здесь можно было найти модные куколки из Франции четырнадцатого века, священные куклы племени финго и оранжевого свободного государства[17]; бумажные куклы из Сапумы[18] и придворные куклы старой Японии; куклы «Калифа» с глазами из бусинок из египетского Судана; шведские берестяные куклы; куклы «катсина» племени Хопис[19]; эскимосские куклы из бивней мамонта; куклы из перьев племени Чиппеча[20]; древнекитайские куклы-перевертыши; костяные куклы коптов[21]; римские куклы, посвященные Диане[22]; pantin[23] куклы — уличные куклы парижских щеголей, пока мадам гильотина не очистила бульвара; раннехристианские куклы, изображающие святое семейство. Это только частичка того, что можно было увидеть в многоплановой коллекции мисс Ипсон. У нее были куклы из картона, из кожи животных, из клешни краба, из яичной скорлупы, из кукурузных листьев, из лоскутков, из сосновых шишек со мхом, из чулок, из неглазурованного фарфора, из пальмовых листьев, из папье-маше и даже из шелухи и семян. Здесь были куклы ростом в сорок дюймов, но были и такие маленькие, что мисс Ипсон могла их спрятать в своем золотом наперстке.

Коллекция Китерии Ипсон охватывала целые столетия и отдавала дань истории. С ней не могли сравниться ни сказочные кукольные коллекции Монтесумы[24], Виктории[25], или Юджина Фидда[26], ни коллекции Метрополитена[27], Южного Кенсингтона[28] или королевского дворца в старом Бухаресте, ни где-нибудь еще — предел мечтаний маленьких девочек.

Эта коллекция, которая собиралась на птицеферме в Айове и на берегах древнего мира, на кукурузных полях и в районах, насыщенных благоуханием мирта, в конце концов приводит нас к адвокату Джону Сомерсету Бондлингу и к его визиту двадцать третьего декабря, не так уж давнему визиту в резиденцию Куина.

Двадцать третье декабря обычно совсем не подходящее время для розыска Куинов. Инспектор Ричард Куин любит отмечать Рождество по старинке. Фаршированная индейка, к примеру, требует тщательной двадцатидвухчасовой готовки, а некоторые из ее ингредиентов не так-то легко найти в ближайшей лавке зеленщика. Что же касается Эллери, то он весь погружался в упаковку подарков. За месяц до Рождества он весь свой талант сыщика обращал на поиски необычной оберточной бумаги, красивых ленточек и изящных булавок. В оставшиеся два дня он творил красоту.

Вот почему, когда заявился адвокат Джон С. Бондлинг, инспектор Куин, облаченный в огромный фартук, был на кухне, по уши в fines herbes[29], в то время как Эллери, закрывшись в своем кабинете, на блестящих листочках фуксии с помощью серебристого дождя, муаровой темно-зеленой ленточки и еловых шишек создавал таинственную симфонию.

— Вряд ли это что-то даст, — пожав плечами, произнесла Никки, глядя на карточку адвоката Бондлинга, такую же потертую, как и сам адвокат. — Так вы утверждаете, мистер Бондлинг, что знакомы с инспектором?

— Вы просто скажите ему: Бондлинг, адвокат, — нетерпеливо перебил ее тот. — Парк-Роу. Он поймет.

— Только не вините меня, — сказала Никки, — если нарветесь на неприятности. Бог знает, на что он способен.

И она отправилась за инспектором Куином.

Когда она ушла, дверь в кабинет бесшумно