Искатель, 1998 №2 - Игорь Христофоров

попытался левой удержать равновесие, но и ее повело на льду в ту же сторону. Павел упал по-детски, совсем не помогая себе руками. Если правую, сжимающую пистолет, еще можно было простить, то левую пора было наказывать. Удар о мокрый смерзшийся холм и наказал ее. А потом тот же холм ударил по голове, точно по щеке, за которой прятался больной зуб. И молчавший последние пару минут шестой левый нижний взвыл пожарной сиреной.

— У-у-у! — вместо привычного «Су-у-уки!» запел Павел, приподнял себя на левой руке и вновь увидел ненавистное оранжевое пятно.

Парень бежал поперек шоссе и махал руками, пытаясь остановить легковушку, шедшую в сторону города. Показалось, что если он уйдет, то боль в зубе останется навсегда. Правая рука сама вскинула пистолет и дважды вбила пулю за пулей в сторону рыжей куртки.

Легковушка взвизгнула тормозами, но парень бросился почему-то не к ней, а от нее. Возможно, он увидел, как выщербила кусок асфальта пуля перед ним, и страх отбросил его на встречную полосу. Если бы парень видел несущийся по этой полосе ЗИЛ-самосвал, он бы не стал этого делать. Но у него не было глаз на затылке. И не было уже ничего в голове, кроме ужаса.

Когда Павел прихромал к телу, сбитому самосвалом в кювет, там уже стояли оба гаишника, Сотемский и огромный мужик-водитель. По его небритым щекам стекали крупные слезы, и он при всех допрашивал сам себя:

— Да что же ж я?.. Да как же ж я не тормознул?.. Да я же ж двадцать три года за баранкой… Да как же ж я не заметил?..

— Не ной! — голосом Шаляпина оборвал его гаишник-скала. — Трупов, что ли, не видел?

— Убери пистолет, — прошипел Сотемский. — Убери…

Павел машинально сунул нагревшийся кусок стали под мышку. И сразу заныло сердце, будто он сунул пистолет именно внутрь него.

— Я не думал… Я так… для страху… А он… Я даже не попал…

— Иди к машине, — зло приказал Сотемский. — Тут без нас разберутся. Правильно?

— Так Т…ОЧНО, — опять ответил за обоих гаишник-заика. — С…оставим пр…отоко-ол по полной ф…орме. ДТП по причине н…арушения пр…авил пешеходом. Переход до…ороги в неположенном ме…есте…

Нагнувшись над трупом, он ловким, отработанным движением достал из внутреннего кармана куртки документы, развернул паспорт, но Сотемский не дал ему прочесть вслух.

— Разрешите, — отобрал он все у гаишника.

С пятой страницы паспорта на него взглянул уже знакомым измученно-сонным взглядом парень. Только на фотографии его лицо было не столь помятым и не настолько старше, как в жизни. Да и приклеен снимок был на странице «до сорока пяти». Четырнадцатая страница удивила уже больше. Надо же было ехать вдвоем с Павлом в эту провинциальную глушь из Москвы сутки на поезде, чтобы встретить человека со столичной пропиской!

Внутри паспорта лежала накладная на груз с еле читаемым названием какого-то ООО на круглой печати. Сотемский сразу представил себе холеное лицо менеджера фирмы, его уверенный жест рукой, отрубающий любые сомнения, и стандартный набор фраз: «Мы не имеем никакого отношения к перевозчику наркотиков! Он делал это по своей инициативе. Если бы мы узнали, что он связан с преступным миром, выгнали бы сразу!..»

Как будто нельзя было понять о его темном прошлом по наколке на фалангах пальцев!

Из паспорта выпал кусочек картона, острием уголка ткнулся в побледневшую щеку погибшего и, оставив на ней синюю точку, сполз на губы. Кусочек будто бы не верил до конца, что человек, у которого он так долго лежал в кармане, мертв, и хоть так пытался зажать ему рот.

«Золотовский Эдуард», — прочел нагнувшийся к нему Сотемский. Отчества Золотовского на визитке почему-то не было. Более мелкими буквами ниже фамилии значилось пояснение, чем же этот Золотовский отличается от других людей на земле: Генеральный продюсер продюсерского центра «S.M.C.», менеджер группы «Мышьяк».

— Ты такую когда-нибудь слышал? — обернувшись с корточек, спросил Сотемский.

— Что?

Меньше всего Павлу сейчас хотелось отвечать на вопрос. Даже по-волчьи воющий за щекой зуб не мог выбить его из ощущения, что он все еще видит самосвал, сбивающий парня. Ощущение было горьким. Настолько горьким, точно самосвал сбивал не парня, а его самого, и он со стороны видел, как жестко, некрасиво, уродливо это все происходило.

— Я говорю, ты такую группу слышал?

— Какую?.. A-а, «Мышьяк»… Есть такая…

— А что за песни?

Сотемский был не в том возрасте, когда увлекаются музыкой. Все, что он знал по мелькающим по разным каналам телика клипам, так это то, что этих групп больше чем сельдей в бочке.

— Попса, — презрительно процедил сквозь зубы Павел.

Музыкой он считал рок, отчасти «металл». Все остальное, и особенно нашу эстраду, воспринимал как художественную самодеятельность, которая до сих пор не поняла, что петь нужно не попсу, а рок.

— Да уже и нет этой группы, — сквозь горький привкус никак не отпускающего ощущения вспомнил Павел.

— Развалилась?

— У них солист месяца три назад погиб. Выбросился из окна своей квартиры.

— Наркоман?

— Вроде бы… Я уже не помню, что в газетах писали…

— Надо шефу доложить, — вслух подумал Сотемский.

— Сма…матрите! — заорал гаишник.

Обернувшись, Сотемский чуть не вскрикнул вслед за ним. По шоссе к их группе весело бежал намокший Герой. В пасти он с трудом удерживал объемистый пакет с белым, точно мука, порошком.

ЗА МЕСЯЦ ДО НАЧАЛА ШОУ

Еще бы с десяток лет тому назад в это время суток почти все граждане заключенные колонии общего режима, затерявшейся среди сопок Забайкалья, откликаясь на решения очередного Пленума, в холодном производственном цехе ошкуривали бы черенки лопат, и мрачный бугай-бригадир из своих же со рвением чиновника, присланного из Москвы, пересчитывал бы произведенные «изделия», чтобы ущучить сачков в невыполнении плана. Сегодня и столярка, и слесарка, и даже кузнечный цех пустовали, но радости это у зеков почему-то не вызывало. Неожиданно выяснилось, что постылая прежде работа несла в себе какой-то глубокий смысл, хотя бы такой элементарный, как получение денег для доппайка. Но вот уже три года никому не нужны были лопаты, и начальство колонии не знало, как занять своих подопечных. По большей части всей их фантазии хватало на бесконечные приборки. Вот и сегодня заключенные мели и без того насухо выметенный студеными ветрами двор и белили уже в десятый раз побеленные фонарные столбы, деревья и бордюр. Правда, никто не понимал, зачем деревья нужно белить в марте, когда еще трещит от морозов кора на деревьях, а известь смерзается в ведре за пол минуты.

— Слышь, Груз, — окликнул кто-то сзади намочившего кисть