Клад под старой липой - Виктор Александрович Байдерин

— Что же дальше?

— Дальше было вот что...

И Стрельцов подал Стернеру еще один лист бумаги — страничку из школьной тетради. Это было заявление, написанное Макаром Ивановичем Сугановым в городской Совет депутатов трудящихся. Макар Суганов указывал место, где спрятаны драгоценности отца, убежавшего за границу, и просил взять их в фонд обороны Родины.

— И вот еще один документ, — сказал начальник уголовного розыска.

Стернер увидел акт вскрытия жестяной тары, в которой были закопаны драгоценности, и полный их перечень — золотые монеты царской чеканки, золотые кубки, кольца, браслеты, брелоки, цепочки. Акт о приеме золотых и серебряных изделий был скреплен подписями и печатью.

— Но позвольте! — воскликнул Стернер. — У меня на руках завещание Суганова.

— Верно, — согласился начальник уголовного розыска. — Оно датировано 1957 годом. В том году, как вы сами утверждаете, Иван Герасимович Суганов умер. Завещание это он составил потому, что так и не получил известий от сына. В этом завещании, как и в прежнем, первым наследником указан Макар Иванович Суганов. Третьему наследнику по закону полагается одна пятая завещанной суммы или стоимости завещанных вещей. Тут закон на вашей стороне, господин Стернер. Но богатства Ивана Суганова подарены его сыном своему государству в трудное, военное время. Разве вы, окажись на месте Макара Ивановича, не поступили бы так же в грозный для родины час?

По лицу Стернера пошли пятна.

— Он был всегда глупым человеком, этот Макар! — раздраженно воскликнул он.

— Он поступил так, как считал нужным, — спокойно заметил начальник уголовного розыска. — И, повторяю, он погиб, защищая родину от врагов.

Наступила пауза.

— Так, — произнес Стернер, вставая. — Выходит, вам — все, а мне — ни копейки?

— Нам лично — ни копейки, — ответил Лукин. — А вам, по-моему, все-таки кое-что пришлось. Помните, в яме вы подобрали две золотые монеты...

Домик в Заречье

Девушка появилась в комнате дежурного второй раз.

— Ну как? Не нашли?

В глазах ее дежурный увидел печаль и тревогу.

— Да, собственно, почему его надо искать?

— Но ведь исчез же человек. Нет его, понимаете?

Голос девушки горестно задрожал.

Дежурный встал, пододвинул ей стул.

— Садитесь.

— Спасибо.

— Вот так. — Дежурный сел за стол с телефоном. — Давайте-ка поговорим.

В эту глухую пору ночи дежурить было легко. Телефон звонил редко. Не стучали сапоги милиционеров, не шумели посетители. Лейтенант Пенкин говорил своим коллегам, что где-то в третьем-четвертом часу ночи у него появляется «второе дыхание» — этакая свежесть в голове и необычайная ясность мышления.

Вот и теперь, ощущая в сознании чистоту и четкость, Пенкин решил поглубже узнать причину тревоги молодой посетительницы.

Сегодня вечером (вернее, теперь уже можно сказать «вчера вечером») девушка появилась в комнате дежурного первый раз. Была горячая пора дежурства: трезвонил телефон, шумели и галдели задержанные люди — два шофера, машины которых столкнулись на перекрестке, пожилая женщина, умолявшая унять разбушевавшегося сына, и какой-то пьяный паренек с подбитым глазом, грозившийся кого-то догнать и «избить до смерти». Не совсем поняв просьбу девушки, Пенкин предложил ей сесть в сторонке и написать — кто она, кого ищет и где тот человек может быть. Позднее он сообщил в городской отдел суть ее заявления, но сейчас — хоть убей — не помнил ни ее имени, ни того, кого она разыскивала.

— Водички не выпьете? — вежливо осведомился он, перебирая в ящике стола бумажки, среди которых затерялось заявление этой девушки.

— Вы думаете — у меня истерика? — вопросом ответила она.

Пенкин улыбнулся и ее ответу, и тому, что заявление ее наконец-то отыскалось. Быстро пробежав строки заявления, он сказал:

— Мы, Надежда Петровна, наших посетительниц не считаем истеричками, но всякое, знаете ли, бывает... Вы, пожалуйста, расскажите, кто он, этот Аркадий Васильевич Ставров? Прежде всего, кем он доводится вам?

Надя смутилась.

— Он? Он мне... никто.

— Как это — «никто»? Вы же пишете: «Прошу разыскать Аркадия Васильевича Ставрова, двадцати пяти лет, волосы русые, глаза серые, потерялся два дня назад». Вот видите: потерялся. А теряют кого? Близких, знакомых, родных. Так Ставров вам кто?

— Ну, знакомый...

— «Ну, знакомый», — в тон Наде повторил дежурный, дочитывая ее заявление до конца. — Вот вы пишете: «Подозреваю неладное». И ваша подпись, адрес, телефон — все честь по чести. А что значит — «неладное»? Что вы под этим подразумеваете?

Надя пожала плечами.

— Все, что угодно. Он мог попасть под машину, мог купаться в Волге и утонуть, на него могли напасть пьяные дебоширы... Мало ли что!

— Бывает всякое. И вот, чтобы милиция знала — где искать, кого искать, вы и расскажите о своем знакомом все, что вам известно.

Надя задумалась.

— Ну, что мне известно? Известно, что в городе у нас он человек новый. Приехал из Заполярья. Там работал. Четыре года работал. Жил один. Он вообще один — отец и мать умерли, а братьев и сестер у него нет. В Казани устроился работать в «Сельпроекте». Вот и все.

— Знакомы вы с ним давно?

— Месяца четыре. Он очень хороший человек. Внимательный, заботливый, добрый.

— В каком смысле добрый?

— Ну, добрый вообще. Он всем старается делать добро и добрыми глазами смотрит на всех людей, на жизнь... Я таких еще не встречала. Он умеет как-то вовремя предугадать, чего ты хочешь, чего желаешь, умеет без слов понять, чем я обрадована или огорчена, куда бы я хотела пойти. И глаза у него...

Девушка вдруг спохватилась.

— Ой, что это я! — и покраснела.

— Ничего, ничего, — успокоил ее Пенкин. — Вот так и рассказывайте. Мы, знаете ли, Надежда Петровна, любим откровенность так же, как любят ее врачи. Если вы утаили от врача какой-нибудь на ваш взгляд пустяковый признак болезни — врач может поставить неверный диагноз и начнет неправильно лечить. А какая-нибудь упущенная вами в рассказе деталь может нас пустить по ложному пути. Так что не стесняйтесь.

Но Надя молчала. В другое время она бы, вероятно, весело пошутила: «Разоткровенничалась, как перед родной мамой — это надо же!» Теперь же она только тяжело вздохнула.

Пенкин понял душевное состояние девушки и, давая ей успокоиться, медленно достал сигарету, размял ее, не спеша закурил.

— Вы о себе, Надежда Петровна, еще ничего не сказали. Работаете?