Дело «Тысячи и одной ночи» - Джон Диксон Карр

– Кто это там в лифте? – спросил он.

– Это узник Джерри, сидит за решеткой в темнице сырой, – хихикнула блондинка. – А что?

– Хочу с ним побеседовать, – ответил «полицейский».

Еще до того, как он успел заговорить, я стал действовать, повинуясь какому-то безумному импульсу, и даже сейчас ни капли об этом не сожалею. Спрыгнув с ящика, я стал бить топориком по окошку в дверце. От первого удара стекло треснуло, от второго и третьего – вылетело из рамы, так что я смог просунуть туда руку и нащупать снаружи щеколду. Как только я это сделал, то услышал звериный рев Холмса, вызванный, очевидно, звуком разбивающегося стекла: «Он сбегает!» И вскоре фальшивый констебль заорал более низким голосом: «Надо его остановить, предупреждаю вас! Вы не знаете зачем, и даже не спрашивайте, но у нас будут большие неприятности, если он выберется и притащит сюда полицию».

Эти слова побудили меня приложить еще больше усилий, я ощутил даже какой-то первобытный восторг, особенно когда услышал, как они со всех ног несутся в кабинет. Отворив двери лифта, я выбросил топорик, потому как теперь у меня была лишь одна цель, и ринулся к двери, чтобы успеть запереть ее до того, как они до нее доберутся. И, о да, я был на коне! Уже когда волна топота приблизилась, я повернул ключ в замке и прислонился к двери с затуманенным взором, но полный непоколебимой решимости. Теперь вопросы собственного достоинства следовало отложить на потом. Твердым шагом я прошел в уборную и обнаружил, что на раковину вполне можно забраться (хотя изогнутая поверхность гладкого фарфора и не позволяла твердо стоять на ногах), взгромоздиться оттуда на подоконник и вытолкнуть оконную створку. Падение с такой высоты не представляло большой опасности, к тому же моему успешному побегу способствовало и то, что слева от окна проходила прочная водосточная труба из какого-то рыже-коричневого металла. Я, конечно, не самый сильный человек, но вопли за спиной подстегнули меня к действию.

И хотя дверь все еще была заперта и не пропускала звук, я слышал их приглушенные голоса через вентиляцию, ведь двери лифта оставались открытыми.

– Он отсюда не уйдет, – прозвучал голос доктора Гейбла.

– А я тебе говорю, уйдет! – проревел в ответ голос ряженого констебля. – Он может вылезти из окна в уборной. Не спорьте, давайте наружу и перехватите его у черного хода, а не то туши свет! Я прикрою спереди.

Иного стимула для этого дикого спуска по трубе мне и не потребовалось. Я очутился в саду или на заднем дворе, обнесенном высокими стенами, но благословенный лунный свет озарил его для меня и показал мне железные ворота с прутьями в дальней стене. Я побежал туда и протянул к ним руки в мольбе об избавлении. Но ворота оказались заперты.

Позади меня раздавался треск. На фоне черного силуэта музея из открытой двери по тропинке растянулась полоска света. Теперь мой цветущий оазис обернулся жестокими зыбучими песками, и единственным, о чем я мог думать, было то, как скрыться от этого света, ибо мои преследователи собирались схватить меня во дворе. Как только они двинулись по тропинке в сторону дальних ворот, я пригнулся к земле, не имея никакого четкого плана, что делать дальше. Будучи на значительном расстоянии от них, я обнаружил кое-что еще: рукой я нащупал какую-то железную скобу или шип, в стене торчало несколько таких шипов, образующих подобие лестницы.

Я не помню, как взбирался по этой лестнице, я лишь чувствовал, что по ту сторону меня ждет свобода. Но продлилась она недолго. Ибо стоило мне, едва дыша, взобраться на стену, как мне в глаза ударил яркий свет. Я разглядел внизу силуэт ненавистного полицейского шлема, там стоял мой враг, фальшивый констебль. Он что-то произнес, но мой разум находился в таком раздрае, что я ничего не запомнил, ибо в моих ушах все еще стоял его крик: «Я прикрою спереди!»

Не зря говорят, что нет ярости сильнее, чем ярость загнанного в угол. А я был загнан в угол, и в тот момент я просто взорвался. Выбор был такой: или он, или я, и я был готов или в одиночку схватить убийцу, или погибнуть. Я не буду долго останавливаться на последующих событиях, в ходе которых я в приступе безумия бросился на него со стены. Перед тем как я лишился чувств от удара, лишь одна мысль терзала меня, а именно что я, священнослужитель, только что зверски напал на ни в чем не повинного человека.

Доктор Иллингворт горестно опустил голову, закрыл лицо руками и надолго замолчал. Тут я вставил свою ремарку:

– Но что было дальше, доктор? Это же еще не конец, правда?

– Это все, о чем я могу сколько-нибудь связно вам поведать, – сказал он и вздрогнул, – это… в двух словах, это конец. Затем были вспышки, блики и чернота.

– Тем не менее в своем письме вы упоминали угольную яму…

– Угольная яма! – воскликнул он так, будто я ткнул его в бок булавкой. – Всемилостивые Небеса, угольная яма! Это я!.. Что ж, смею сказать, сэр Герберт, чудесно, что вы располагаете хоть какой-то информацией о туманном периоде с одиннадцати до половины двенадцатого, хотя я сам ничего понять не могу! Раз они были преступниками, а ничто на свете не переубедит меня в этом, то почему не убили меня, когда я был полностью в их власти? Правда заключается в том, что я ничего не помню об угольной яме. А стало быть… Следующим, что я могу припомнить со всей четкостью, было ощущение, что я трясусь из стороны в сторону в каком-то автомобиле, голова при этом у меня просто раскалывалась, а в глаза то и дело бил мерцающий свет. Насколько я смог понять, это был тесный салон такси. Я ощутил резкий запах спирта, который исходил, по всей видимости, от моей собственной одежды, возле меня сидела какая-то черная фигура и прижимала бутылку к моему рту. Слабым голосом я спросил, где нахожусь.

– Хаммерсмит-Бридж, – ответил неясный голос. – Мы доехали аж до Слау, потребовалось больше часа, чтобы привести вас в чувство. Слава богу, вам лучше! Не волнуйтесь, все хорошо. Таксист думает, что вы пьяны.

Несмотря на боль и мглу перед глазами, я попытался выпрямиться и с усилием сложил руки на груди, ведь мне был знаком этот голос.

– Если вам предстоят еще убийства