Дело «Тысячи и одной ночи» - Джон Диксон Карр

class="p1">– Я эту штуку по всему музею обыскался, – сказал Бакстер. – Ринки все твердил, что я непременно должен их нацепить. Он просто повернулся на всяких усах и париках. И вот я нашел это на полу. Едем дальше… Где мой кинжал? Его я тоже никак не могу найти. Как мне, черт побери, играть свою роль без кинжала? Это же самое важное во всем деле! Рон, ты же у нас отвечаешь за реквизит, где мой кинжал?

– Ни малейшего понятия не имею, где твой кинжал, – ответил Холмс, сжимая челюсти, прямо как мой друг мистер Мердок в своих чревовещательных номерах на церковных праздниках. – Я открыл витрину и выложил его на лестнице прямо у тебя под носом. Тебе в голову не приходило, что могут быть вещи поважнее, чем поиски твоего кинжала? Прямо сейчас… Сэм!

Выругавшись, Бакстер обернулся и поспешил обратно в переднюю часть музея. Двое других, все еще переговариваясь, последовали за ним, и я, вытягиваясь как мог, старался уследить за ними взглядом. Не могу сказать отчего, но я потерял равновесие. Со мной такое случается (так говорит моя жена, она частенько пеняет на всякие незначительные поломки в доме), стоит мне задуматься, и ноги перестают меня держать, хотя я склонен полагать, что в данном случае дело было отчасти и в картине, которую я в тот момент наблюдал. Как бы то ни было, я слишком сильно наклонился вперед, и ящик выскочил из-под моих ног, от падения меня спасло лишь то, что я ухватился обеими руками за выступ под вентиляционным отверстием и спрыгнул. И вновь, сэр, Провидение выбило ящик из-под моих ног. В неустанных попытках установить ящик на место я наткнулся пальцами на нечто холодное; на ощупь я вмиг определил: это было лезвие топорика, лежавшего на полу лифта. Я едва не вскрикнул от радости, когда наткнулся на него, потому как от физической боли и боли от перенесенного унижения мои нервы были в столь натянутом состоянии, что сердце просто разрывалось от желания сразиться с этими злодеями. И признаю без тени стыда, на мои глаза едва не навернулись слезы. Вооружившись этим топориком, словно индейский воин с улиц Майами, я мог бы, наверное, бросить вызов своим врагам и ответить им на языке непокорных семинолов[16]:

Пусть горят ваши сердца – я колен не преклоню! Рук, что свободу обрели, вновь не сковать врагу;

Грома раскатом шлю песни свои, И где слышат их, там бьют молнии![17]

Нет-нет, сэр Герберт, ни к чему подталкивать меня к продолжению повествования. Этими строками я… тяну время лишь потому, что… мне неприятно вспоминать о том, что я увидел, вновь взобравшись на ящик. Поверьте мне, это была квинтэссенция ужаса, однако позвольте мне описать все настолько прозаично, насколько это возможно.

Как я уже упоминал, мне открывался вид на противоположную сторону зала, где располагался ряд повозок. Напротив, несколько под углом, но не настолько далеко, чтобы не попадать в мое поле зрения, находилась гигантская черная повозка, о которой я уже вам рассказывал. Все члены банды, которых я прежде видел, собрались в передней части зала, возле двери с надписью «Персидский зал»; они стояли с другой стороны, в начале того ряда повозок, и не могли видеть того, что видел я. До меня доносилось приглушенное эхо их бормотания и болтовни, но я их не слушал. Ведь дверца той черной повозки начала медленно открываться.

У меня на глазах, в этом синеватом лунном сиянии, стала открываться дверца повозки. Она была настолько большой, что внутри ее человек мог бы стоять в полный рост, и человек внутри таки стоял, слегка нагнувшись и уставившись на какую-то глыбу у своих ног, правой рукой он приоткрыл дверцу пошире, чтобы впустить внутрь больше света. Этот человек был одет в форму констебля; первым делом я подумал, что наконец явилась полиция, но тут же вспомнил, как главарь рассказывал, что один из членов его банды вырядился в полицейскую форму. Ногой придерживая дверь открытой, он наклонился и мощными рывками принялся поднимать с пола ту глыбу. И тут я увидел голову и понял, что это тело человека; ряженый полицейский подхватил тело под руки и потянул его наверх. И вот, поддерживая тело одной рукой, он взял его за затылок, видимо за волосы или шляпу (на нем был плотно надвинутый цилиндр), и повернул его голову, чтобы рассмотреть лицо.

Мертвое лицо, сэр Герберт, оно смотрело на меня через весь зал широко распахнутыми глазами, заплывшими белесой пеленой. Он был бородатым, его рот открылся. Черное пальто на мертвеце было расстегнуто, и я видел, что из груди у него торчит нечто светлое, напоминающее по виду слоновую кость. И тут я все понял.

В этот момент в другом конце музея раздался пронзительный голос блондинки. Из передней части зала она не могла видеть того ужаса, который творился в повозке. Блондинка звала ряженого констебля, обращаясь к нему «дорогой», и эта нежность в присутствии мертвеца производила леденящий душу эффект. Она спрашивала, чего это он «ушел скакать по повозкам в такое-то время».

Он тут же среагировал, и по его реакции я понял, что он виновен. Все еще придерживая тело одной рукой, он соскочил с повозки в мою сторону, затем другой рукой он захлопнул дверь прямо перед лицом трупа. Признаюсь, я вздрогнул от оглушительного стука, с которым захлопнулась дверца повозки, она будто ударилась о голову мертвеца, который пытался выбраться наружу, я вздрогнул вновь, услышав ласковый ответ «констебля», который эхом отразился от музейных сводов.

– Все в порядке! – крикнул он. – Я оставил свою дубинку в одной из повозок, вот и все. Все в порядке, правда, нам надо сматываться отсюда, и как можно скорее. Концерт, кажется, сорван, так чего нам тут торчать? Девчонки, давайте вас куда-нибудь подбросим, а нам с Джерри, Сэмом и Роном надо еще кое о чем поболтать.

Бакстер направился по центральному проходу.

– Что значит «сматываться»? – спросил он. – Все же в порядке, да?

– Да, да!.. – крикнул тот в ответ с натянутой улыбкой, как вдруг обернулся, поднял взгляд и посмотрел через весь зал прямо мне в глаза.

Отверстия в решетке вентиляции, конечно, находились очень близко друг к другу, но было совершенно невозможно разглядеть сквозь нее мои черты; хотя и смутного силуэта головы было достаточно. Я еще не скоро забуду вид этой неподвижной фигуры в полицейской форме и шлеме, отбрасывающей синеватую тень на белый мраморный пол среди призрачных колонн. И хотя его глаза скрывала тень