Искатель, 1996 №3 - Игорь Данилович Козлов

— Чай, кофе?

— С удовольствием. А то я немного продрогла.

— Вы можете пока полистать какую-нибудь книгу. Или лучше музыку?

— Да, пожалуй. А что у вас есть?

— «Аквариум», «Машина времени», «Перпетуум-мобиле»…

Хлопает глазищами, словно впервые слышит. Но не Шенберга же или Хиндемита ей предлагать?

— Окуджава, Розенбаум, Никитины…

— Да-да, это.

Наконец-то зацепило.

— Что именно? Никитины?

— Нет. Окуджава.

— Сейчас найду. Присаживайтесь пока на кресло, у стола. Там стереоэффект глубже.

Стараясь не смотреть, как Юния усаживается в кресло, Федор перебирал разноцветные конверты.

Ладно, пластинку я сейчас найду. Кофе в банке еще есть. А что потом? Спросить, зачем пришла, и…

— Вы слушайте, а я сейчас… Кофе…

Не поднимая глаз, нелепо повернув голову, Фотьев ретировался на кухню.

Я чувствую себя как солдат, бежавший с поля боя. Что потом, что потом… Не лицемерь? Больше всего тебя сейчас волнует, будет ли это «потом»?

Поставив джезву на конфорку, Федор метнулся к холодильнику.

А в нем зима, пустынная зима… Что это я так рассуетился? Куда спешу? Даже запыхался… Ага, кусочек сыра. И то хлеб. Которого, кстати, нет. Ни ломтика. Зато есть яйца и… Счастье-то какое! Лимон! Как он уцелел? Хоть что-то будет на «прекрасно сервированном столе». А сверху его — сахарком, сахарком, но чуть-чуть. Только чтоб сразу из долек выманить. И чашечки… Где чашечки? Их еще целых четыре оставалось. Беленькие, аккуратненькие, с золотым ободком. От давным-давно отцветшего «Подснежника»…

Юния сидела, обхватив руками плечи.

…Ваше Величество Женщина,

Как Вы решились ко мне? —

спрашивал ее стареющий Булат Шалвович.

Господи! Да это же как раз о нас!

— Холодно здесь, — пожаловалась Юния.

— Это я виноват. Посадил вас перед открытой форточкой. Сейчас… А вы набросьте пока… Вот, вязаная куртка.

Так привычнее. А то головокружение какое-то непонятное началось, и глаза из повиновения вышли.

…О, ваш приход — как пожарище,

Больно и трудно дышать…—

подтвердил Окуджава.

Федор подкатил журнальный столик прямо к коленям Юнии, поставил для себя стул с поломанной ножкой. Спохватившись, поменял его на другой, целый. Принес из кухни джезву, торжественно водрузил ее в центре столика, не забыв керамическую подставку.

— Вы любите с пенкой?

— Да, если она у вас получилась. Думаете, ^офе меня согреет? — засомневалась Юния.

— Может быть, рюмку коньяку? — осенило Федора. — «Чайка», выдержанный. Не «Наполеон», конечно, и даже не «Арарат». Но…

Но вчера у меня в баре вообще было пусто. И позавчера, и месяц назад и полгода тому… Как кстати оказалось это вознаграждение!

— Пожалуй… Разве что глоточек… — зябко повела плечами Юния.

На донышко рюмки себе, потом — на три четверти гостье и снова себе, себе, тоже на три четверти. Так по этикету? Или это только к вину относится?

— А за что мы будем пить?

«Первый тост — за ваше здоровье!» — чуть было не брякнул Федор.

— Извините, не могли бы вы принести воды? Боюсь, мне придется запить. Он слишком крепкий для меня, — попросила Юния.

Фотьев послушно поставил рюмку и помчался на кухню.

Нужно было захватить из бара фужер. А теперь придется в чашке подавать.

Юния сидела в прежней позе, обхватив плечи руками. Только воротник курточки, связанной мамой из толстых коричневых ниток, лежал теперь неровно. Но именно так он и должен был изогнуться, чтобы просто красивая девушка стала очаровательной, ослепительной, неотразимой.

Неужели это — моя квартира? Неужели на стул напротив этой супермодели сяду сейчас я, Федор Фотьев, изобретательный неудачник и алиментщик? Что-то случилось в подлунном мире. Не иначе, земная ось покосилась.

… Просто вы дверь перепутали,

Улицу, город и век,—

пытался объяснить Юнии ее ошибку Окуджава.

Федор поставил чашку на столик и опрокинул локтем свою рюмку.

Нет, земная ось осталась на месте. Хорошо, что скатерти нет. Стирать со стола гораздо проще, нежели стирать скатерть. Попробовать скаламбурить?

— Как вы неосторожны! — рассердилась Юния. — Чуть не на колени мне!

Федор опешил.

Из-за пустяка — и столько эмоций. Видно, за платье свое испугалась. Ну и взгляд… Гневный и прекрасный. Нет, не так: от гнева — еще более прекрасный. Как восхитительны будут ее семейные ссоры! Повезет же кому-то. Хотя нет, такие замуж как раз и не выходят. Слишком много у них бывает соблазнов. Однообразное счастье семейной жизни редко прельщает красавиц.

— Чуть-чуть не считается. Ничего страшного.

Последней фразой Федор всегда утешал сына, когда тот расшибал себе коленки или локти. А потом и Антошка в ответ на вопрос «Ты не ушибся?» стал успокаивать папу этими еже словами. Так забавно было слышать от двухлетнего карапуза: «Ни-чиво стласнова»…

Федор бросил в крохотную лужицу, образовавшуюся на столе, бумажную салфетку, через несколько секунд, когда она потемнела — еще одну. И, чтобы восстановить икебану, переставил на салфетки керамическую подставку с джезвой. Подняв свою рюмку, чтобы вновь наполнить ее коньяком, Федор вдруг заметил на ее стенках крохотные белые крупинки. Уши его начали гореть.

Рюмки чистые были… Только бы Юния не увидела. Подумает еще, что я грязнуля.

Фотьев скосил глаза на гостью. К счастью, она была занята какой-то книгой. Федор поспешно наполнил рюмку до краев, чтобы ни одной крупинки не было видно.

Наверное, творог оставался на тряпочке, которой я мою посуду. Нужно было ее простирнуть, прежде чем рюмки тереть. Но вторая, кажется, чистая.

Юния отложила книгу, улыбнулась.

Уэллс, «Машина времени», — механически отметил Федор. Нужно срочно что-нибудь сказать. Непременно — оригинальное и значительное. Юния должна понять, что я, хоть и работаю обыкновенным ведущим инженером, но вместе с тем…

Гостья свела тонкие красивые пальцы на стеклянной ножке.

— За знакомство! — поспешно предложил тост Федор, поднимая свою рюмку.

Юния двумя большими глотками опорожнила свою рюмку, потянулась было к сыру, но передумала и взяла дольку лимона. Ногти у нее были коротко подстрижены и покрыты серебристым лаком.

Как хорошо этот лак гармонирует с платьем! Просила воду принести, а сама забыла…

Федор сделал последний глоток и собирался поставить рюмку на столик, но тот вдруг приподнялся и медленно поплыл в сторону окна.

Совсем пить разучился. От тридцати граммов — голова кругом. Ничего, сейчас мы вернем его на место.

Фотьев сосредоточился, нахмурил брови, но опыт телекинеза не удался. Вернее, принес результаты, обратные желаемым: столик, уменьшившись в размерах, изогнулся подобно струйке дыма и вылетел через закрытую форточку, вместе с лимоном, сыром и, что самое обидное, едва початой бутылкой коньяка. Только невостребованная чашка с водой