Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

Акимов вновь пожал плечами. Наталья, видимо, осознав, что до него не доходит, спросила самым обыденным тоном:

— Сделал Рубцов там свет?

— Да, — твердо сказал Сергей, отрицательно помотав головой.

Наталья подошла, заглянула в комнату, закрыла дверь, причем, как заметил Сергей, довольно плотно. И, вернувшись к нему, сердито, в голос, точно на митинге, заявила:

— Ничего он не сделал! Этим всегда оканчивается! «Сейчас все будет, не извольте беспокоиться», а как до дела — сплошные проволочки да мычание.

— Зря ты так на мальчишку. Опасно в темноте работать, решил по свету зайти, темно у тебя в комнате. — Говоря так, Акимов указал на папку на столе, пиши, мол.

Произнеся ядовито:

— Темно, как же! Было бы светло, незачем и электричество проводить! — Наталья потянулась к папке с бумагой и уже даже взяла карандаш.

Тут бы Акимову продолжать перекидываться глупыми фразами, не снижая темпа речи, но он на мгновение замешкался — и этого хватило. Что-то мягко плюхнулось в пустой комнате, точно мешок с опилками. На секунду замерло все — воздух, мысли, даже свет. И вырвался из пустой комнаты утробный рев — вроде негромкий, но по спине пробежали мурашки: ни с того ни с сего взвыл плюшевый медведь Соньки.

Наталья сжала карандаш, он хрустнул — и, светски крутанув в пальцах обломок, она улыбнулась как ни в чем не бывало.

— Чаю, Сергей Палыч?

«Показалось все?!» — переполошился Акимов, начал было:

— Как же…

Тогда Введенская уже самым обыденным манером проговорила:

— В таком случае простите, мне еще работать. Це-у вашей супруги выполнять. Поклон ей передайте. Всего хорошего.

Что тут оставалось делать? Сергей ничего и не делал, нахлобучил фуражку и пошел к выходу. Наталья, проводив, захлопнула за ним дверь, как крышку гроба, закрючила, вернулась, упала за стол, обхватила голову.

Дверь в пустую комнату отворилась, как будто темень вылилась оттуда, сгустилась за спиной — Князь, взяв за плечи, уткнулся носом в волосы, шепнул:

— Я знал, что ты умница.

Она схватила его руки, целуя, просила:

— Андрей, милый, любимый. Дай дышать. За что ты меня мучаешь?

Князь ответил, подумав:

— За что… в самом деле, за что? Всего-то предала. Меня. Своих. Всего-то все страдают, а ты отскочила. Всего-то как бы всех обвела вокруг пальца, заставила себя пожалеть — ты талантлива в этом, Наташа. Все нюни распустили, жалеют одинокую, убогую, обманутую и невиноватую. Собой жертвуют ради тебя, на каторге гниют — а ты вот чаи гоняешь, на постелях нежишься. В самом деле, за что?

Наталья завела было:

— Так это же не я, это Миша так решил, я лишь… — И осеклась, понимая, что оправдывается.

Андрей заметил:

— Очень удачно решил Миша, а ты только кивнула, губку закусив? По итогам что — все в дерьме, кроме тебя. Так что смирись, Наташенька, есть за что. Что до соплей твоих, то я тебя не держу. И за тебя не держусь. И что ты, это не мучаю, нет!

Он оторвал ее руки от лица, принялся гладить по щеке, нежно, любовно. Рука была теплая, сухая, уверенная. И что за уверенность, как пощечина!

— Мучения — это когда во рту вместо жратвы кровь из десен, в легких вместо воздуха — лед. Когда лупят по ребрам так, что только одна мольба: чтобы убили. Это работать там, где земля не рождает, а жрет. Где даже вши дохнут, а я специально не сдох, чтобы вернуться, спросить: как тебе, Наташенька, спится? — Он отвесил ей наконец пощечину. — Кто решил, что я это заслужил, а ты — нет? Только потому, что глупый «папенька» все взял на себя, начальство написало правильные бумажки: я — гнию заживо в Норильске, а Наташа — шлюха, воровка, убийца…

— Я не убивала!

— Не своими руками, да. А так убийца… Молчи.

Наталья, сжав зубы, смотрела вниз.

— Вы за суд решили, кому гнить, кому жить. А я решил по-иному, не обижайся. — И снова он сменил тон, заговорил по-доброму: — Наташенька, велика земля. Отдай клише — и я тотчас найду себе другое место под солнцем.

Она, ломая пальцы, простонала:

— Нет, нет у меня ничего! Сто раз говорила: я и о прессе не знала!..

— Прокурор тоже.

— Что «тоже»?

— Не знает. Пока.

Наталья пыталась изобразить улыбку, но получилась жалкая гримаса.

— Андрей, кто же поверит доносу от беглого покойника?

— Поверить, может, не поверят, — согласился он, — а проверить — проверят. Что, думаешь, этот недоумок просто так к тебе в хибару пожаловал? То-то.

— Совершенно не понимаю. Это что, получается, твоя работа?

Он улыбнулся.

— Погоди, но… зачем на себя самого наводить?

— Ты обо мне не беспокойся, мне-то что — сорвался и ушел. Ты о себе подумай. И о братике. И об этой… — Князь сделал паузу, — Катерина, да? Та мелкая сволочь, которую я не дострелил? Это ж она там живет, на папенькиной половине, и, надо думать, сопляк у нее от папеньки?

Наталья все еще улыбалась, но губы были бело-синие.

— Что за фантазии?

— Довольно, — скомандовал он, — смекай: упрямство твое боком выйдет не только тебе, но и всему вашему святому семейству. И вот этим милейшим ментам. И Эйхе твоему.

— Этот-то тут при чем?!

Князь глянул на нее как на слабоумную:

— Его в ту же яму, что и всех твоих! Он ведь не только себе, он и тебе таскает — жратва, провода, жесть на крышу — откуда, а? Или опять ресничками станешь хлопать, мол, у меня недостаток ума, образования? Смотри-ка, снова он сядет, а наивная дурочка пойдет свидетелем? На-та-ша.

— Ау?

— Отдай клише.

— Нет у меня ничего.

— Пеняй на себя.

Она закрыла лицо, глухо проговорила:

— Тогда убей.

Князь признал, потирая узкий подбородок:

— Мысль-то здравая. И предложение заманчивое, черт возьми. Есть препятствие: мертвой ни до кого дела не будет, а это меня категорически не устраивает. — Он выбил по столешнице идеальное стаккато. — Время, Наташа. Вре-мя.

…В нескольких кварталах оттуда, в отделении милиции, куда дополз несчастный, сбитый с толку и-о Акимов, случилась следующая история. Сергей как раз сидел в кабинете, как внеурочно явился тот, которого он совершенно не желал сейчас видеть. Пришел Эйхе.

— Ко мне, Витенька?

Тот заинтересовался:

— А что, тут еще кто-то есть?

— Нет. И я собирался уходить.

— Я тоже. К чаю вот. — Виктор выставил на стол бутылку.

«А пес с ними со всеми», — решил Акимов и полез за Остапчуковскими припасами.

Сидели, болтали на разного рода посторонние темы, старательно обходя бабскую, хотя было понятно, что