Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

В итоге Акимов заговорил сам, сделав вид, что к слову пришлось: нет, Вера не угомонилась. Более того, вышибла по собачьей статье завхоза Бутузова. Только вот незадача: по итогам инвентаризации вскрылась на складе такая жуткая пересортица всего, от ветоши до арматуры, что стало неловко. Если и тащил завхоз, то только на склад, не с него.

Вернуть бы или хотя бы извиниться, но обиженный Бутузов уже пропал со всех радаров — уехал куда-то, хлопнув всеми дверями. Эйхе кривился в улыбке и подливал, но встречного красивого жеста не делал. Спросить напрямую: «Как у тебя на личном фронте?» — Сергей стеснялся. Тяжело быть взрослым и влюбленным.

Акимов, решив угостить мрачного друга нежданной шуткой, рассказал историю о том, как после получки наладчик Букин пришел заяву подавать на самогонщицу Лещеву.

— Первач перегорел?

— Бери выше. Отказалась, говорит, кочерга честные трудовые принимать, говорит: подозрительные. Хучь плачь.

— Надо же, — только и сказал Виктор и разлил еще спиртное.

Коньяк уже освоился в организме, поэтому стало на все наплевать и захотелось послать к черту все эти экивоки. Сергей решился:

— Вообрази, Витенька. На Петровку пришла кляуза на тебя. Анонимка.

— Да? И что же я снова натворил?

— Да вот, во время, свободное от распределения дефективных, красишь бумагу под червонцы, а потом на них скупаешь у спекулянтов краску и стройматериалы. И преступно делаешь ими ремонт…

— Забавно, — помолчав, проговорил Эйхе, — стало быть, подрываю финансовую мощь страны.

— Кстати, да.

— А что ж, дело знакомое, — буднично подтвердил Виктор, — я еще в сороковом занимался. Фальшивые латы забрасывал.

— Че-го?!

— Латы. Фальшивые, — раздельно повторил Виктор. — Сорил деньгами по полям-хуторам, как настоящий буржуазный паук. Только товарищи из Москвы местный колорит не учли, что у нас, хуторян, деньги с неба — к беде. Когда латный дождь на капусту пролился, собрали все и с молитовкой сожгли у церкви. — И, почти без паузы продолжил: — Но если совсем честно, схалтурили наши. Или сэкономили. Настоящие латы на бумаге со льном печатали, они тонули в воде, а фальшивки — плавали, как сам знаешь что.

Акимов хохотнул.

— Ну и переходя по аналогии, — сказал Виктор и выложил на стол… ну да, червонец. Со слишком ехидным вождем.

— Сам нарисовал? — пошутил на разгоне Сергей, но тотчас поправился: — Откуда, где взял?

— Из кассы, — поведал Виктор.

— А в кассе как оказались? — терпеливо спросил Акимов.

— Это история. Рубцов решил тихую милостыню подать, подбросил целую пачку. И что интересно, вернувшись от Натальи.

— Да, я его там встретил. Но там никого нет.

— Он там.

— Я проверял.

— Я не проверял. Но он там.

— Да почему ж…

Эйхе прервал:

— Потому что мужская рубашка, надкусанный рафинад, два стакана и один подстаканник. Мужской, замечу. Наталья не ест сахар. И женщина, которая живет одна, выглядит по-другому. Он там.

— Я обыскал комнату.

— А чердак? А подвал?

— Я не знал…

— …что там есть чердак и подвал?

— Нет там подвала. Я присутствовал при обыске, когда Введенский выдавал ценности.

Эйхе прищурился:

— И что же, все выдал?

— Все.

Эйхе сказал: «Ха», осушил стакан, спросил:

— Тогда откуда подстаканник? Арт-нуво, серебро с каплями брильянтов, мастерские Пфорцхайма. Он стоит больше, чем я.

Сергей, не моргнув, признал:

— Значит, не все.

— Раз выдал не все, мог не все и сказать, — заключил Эйхе, — а товарищи из МУРа по тайникам не спецы.

— Хорошо, что предлагаешь? — нетерпеливо спросил Акимов. — Конкретно?

— В самом деле, что… — Виктор почесал затылок, — ну что-что. Выследить, когда будет один дома, найти и пристрелить? Он же официально мертвый?

— Верно.

— Вот. Исправим перекос в отчетности.

Глава 25

Очень удачно выкрутившись и сбежав от Акимова, Андрюха-Пельмень шел лесом к ДПР. Сверток с фальшивыми деньгами, полученный от Князя, он переместил из ящика с инструментом за пазуху и теперь ощущал физически, как подгорают поджилки.

Спроси Пельменя: не стыдно грабить благодетеля? (Ибо как иначе назвать подсовывание резаной бумаги вместо денег?) Стыдно. Более того, Пельмень сначала отказался наотрез. И Анчутка, который передал ему повторное предложение Князя, зря орал, что только такой пень, как Пельмень, может колебаться холодцом: льзя — нельзя, боязно, нечестно.

Яшка уже несколько раз сгонял в командировки, тратя не полученные от Эйхе командировочные-суточные, а Княжеские червонцы. Андрей Николаевич настоящие деньги забрал, вручил жирные «комиссионные». И Анчутка, треснув винца, горячился, хрустя денежками:

— Ты, дерево! Вот же деньги, без риска, досыта и без греха!

— Так уж без греха. Получил настоящие, прожрал фантики.

— И кто заметил? Кто, я спрашиваю? — орал Яшка. — Никто! Схапали, сожрали и еще попросили. Кому плохо, если денег больше станет?

— Да не деньги это!

— А что? Бумага, краска — вот и деньги. Ну, я вижу, ты снова со своей раскорякой: денег хочу много, а делать ничего не стану.

Пельмень возмутился:

— Это я-то ничего не делаю?! Впахиваю круглые сутки!

— Вот именно! Круглые сутки впахиваешь за одну зарплату. Помяни мое слово: будет и тут как на фабрике. По чуть-чуть будут вьючить на тебя, а деньги те же останутся. В итоге все равно психанешь и хлопнешь дверью — так и будешь до пенсии. Если доживешь, конечно. Не понимаешь ты математики.

— Какой математики, что ты несешь?

— Такой: сколько дали, на столько и старайся. А то так и будут ездить на тебе за малую долю, а ты — терпеть и возмущаться.

— Никто на мне не ездит!

— Это пока, а так будут, — уверенно посулил Яшка, — обязательно! — Он перебрал пальцами денежки, проговорил с умилением: — А мне незачем отказываться, раз хорошо знакомый и надежный человек хрусты в руки сует. На днях партию везти под Ярославль, как раз наведаюсь к Андрею Николаевичу. Золотой человек.

Все эти годы Анчутка жгуче сожалел, что пришлось до времени прервать их старое сотрудничество, когда Князев — тогда еще регулярный профессор — предоставил им чистую денежную работу плюс харчи. Анчутка сохранил о нем самые добрые воспоминания. Да и Пельменю дядька этот был по душе — видно, что порядочный человек и пострадал ни за что.

Князь был тоже доволен: теперь нет нужды в пистолетах, пальбе и прочей дурновкусице. Нет необходимости доверяться Соньке, которая еще мала и все-таки мать любит. Есть двое годных исполнителей, только один уже готов ко всем услугам, а другому надо дать оправдание, в котором он нуждается.

И потому Андрей, подернув воображаемые манжеты, приступил к тому, что умел, как никто:

— Все честно, дорогой мой. Мир несправедлив, есть и будут перегибы. Мы