Убийство в подарок - Карен Дюкесс

раньше. Белые каллы – те же самые цветы, которые Трейси держала в руках на свадьбе, если верить фотографии на стене. Вот почему ей их отправили. Человек с зачесом поверх лысины и хорошей осанкой, пославший букет и написавший на карточке «Вечно твой», – Гордон Пенни.

– С чего бы Гордону слать цветы бывшей жене? – сомневаюсь я.

– Элементарно, Ватсон: он все еще безнадежно любит ее, – отвечает Уайетт.

– Почему безнадежно? – спрашиваю я. – Может, они бы сошлись снова.

Эмити бросает мне снисходительный взгляд, словно очаровательному, но не слишком смышленому ребенку.

– Карточка была в корзине с мусором, – объясняет она.

Уайетт берет красный маркер, подходит к доске и размашистым крестом перечеркивает фотографию Гордона Пенни.

– Мы исключили одного подозреваемого, – говорит он. – Гордону не нужны были деньги Трейси: он хотел снова завоевать ее сердце.

Глава сорок вторая

– Пора нанести визит викарию, – говорит Эмити. – Наверняка он что‐нибудь знает.

По пути к церкви Святой Анны они с Уайеттом обсуждают, какой типаж служителя культа ожидают встретить: молодого красавчика вроде Сидни Чемберса в «Гранчестере», подобного отцу Брауну неприметного простака, обладающего необычайной проницательностью, или подозрительного святошу, чьи манеры намекают на порочное прошлое. Я же думаю о Деве, надеясь, что он еще возится в саду и мы не встретим его по пути. Пока я не готова увидеться с ним.

У входа на церковный двор мы сталкиваемся с высокой, даже выше меня, женщиной возрастом примерно за пятьдесят, с ярко-синими глазами и прямыми седыми волосами, подстриженными асимметричным каре. На ней обязательная колоратка поверх воротника черной рубашки и свободные черные брюки, но на ногах – ядовито-голубые резиновые пятипалые кеды, какие носят бегуны для профилактики пяточной шпоры.

– Доброе утро! Я Салли, здешний викарий, – говорит женщина, открывая ворота. Рукопожатие у нее крепкое. – Прогуляемся? – Не дожидаясь ответа, она ступает на церковный двор. Шаги у нее шире, чем у Уайетта.

– Не знала, что бывают женщины-викарии. – Эмити чуть не скачет, чтобы догнать собеседницу.

– Посвящение женщин в духовный сан происходит с тысяча девятьсот девяносто четвертого года, – бросает Салли через плечо. – Мой путь в священники начался десять лет спустя, по причине внутреннего пробуждения во время кризиса среднего возраста. В прежней жизни я была бухгалтером. Однажды я обнаружила, что размышляю над журналом с цифрами доходов-расходов, жаждая почерпнуть в нем не сведения о финансовом состоянии компании, а более важные откровения. Я могла бы заняться каббалой, но, поскольку выросла в религиозной семье, снова обратилась к церкви.

Мы доходим до каменной стены, отделяющей двор от окружающих его полей. Салли поворачивается к нам лицом и опирается об ограду.

– Скажите мне, вы обыкновенные туристы, пришедшие посмотреть средневековую церковь, или паломники в поисках духовной поддержки? Или вы идете по горячим следам воображаемого преступления?

– Увы, последнее, – отвечает Уайетт.

– Восхитительно, – произносит наша собеседница и шагает дальше. Кажется, мы ходим по кладбищу кругами. – Чтобы вы знали, я не являюсь реальным или мнимым убийцей, и я не болтлива ни в реальных, ни в вымышленных обстоятельствах. Я никогда не лгу, но из этических соображений иногда говорю не всю правду. Я стараюсь быть доступной для прихожан двадцать три часа в сутки семь дней в неделю, но полчаса в день посвящаю бегу. – Она останавливается, поднимает ногу и шевелит пальцами. – А еще полчаса уходит на молчаливую медитацию. Так сказать, надеваю кислородную маску сначала на себя. – Она поворачивается ко мне, и на лице у нее появляется тревога. – Вы недавно потеряли кого‐то из близких?

– Откуда вы знаете? – удивляюсь я.

– Вы нарочно не смотрите на могильные камни.

Я не знаю, что сказать. Замечания о столь личных вещах кажутся навязчивыми. Эмити и Уайетт отступают в сторону, внезапно заинтересовавшись надписями на старых надгробиях. Салли, сложив руки, спокойно ждет, словно ей совершенно некуда торопиться.

– У меня умерла мама, – признаюсь я с незнакомой мне прежде печалью.

– Соболезную. – Салли берет меня за руку. Ладони у нее холодные. Интересно, Жермен и ей рассказала о моей потере? – Если понадобится моя помощь, вы всегда найдете меня здесь. Не буду заводить речь о том, что страдание приносит истинное прозрение, но часто так и получается. Да утешит вас Бог.

– Спасибо, – говорю я. – У меня все в порядке.

Самые старые могильные камни поросли мхом, скрывшим надписи. Когда я училась в средней школе, то часто ездила на велосипеде на кладбище, где похоронен мой отец. Его могила находилась рядом с березовой рощей. Я садилась напротив могильного камня и пыталась разговаривать с папой, как показывают в кино. Но я его совсем не знала. Нужно ли назвать свое имя, рассказать, что у меня хорошие оценки по орфографии и успехи в волейболе? Или сознаться в своих грехах, например, как я украла материнские любимые серьги, чтобы она вернулась за ними. У меня было море вопросов, но выражать их словами не требовалось. Я хотела получить ответы. Узнать, каким был отец, какой была мама при его жизни. Если бы он не умер, она осталась бы со мной?

– Можете спрашивать у меня о чем угодно, – предлагает женщина-викарий, словно прочитав мои мысли. – Что вы хотите знать о смерти?

Конечно. Она напоминает, что мы пришли побеседовать не о реальной трагедии, а о вымышленной.

Эмити тут же выпаливает вопросы о Трейси: хорошо ли викарий знала ее, когда видела в последний раз и так далее. Несмотря на прежние заверения Салли, что она не болтлива, служительница культа обнаруживает словоохотливость, хотя называет свои сведения «всего лишь наблюдениями за объективными фактами».

Да, Трейси регулярно посещала воскресную службу. Невозможно было ее не заметить из-за вычурных причесок, которые иногда были такими высокими, что вызывали недовольство прихожан. Несколько раз Салли вынуждена была просить Трейси пересесть на заднюю скамью, чтобы не загораживать вид.

– Но где бы Трейси ни сидела, она пристально смотрела только в одном направлении.

– На кафедру? – уточняет Эмити.

Салли громко смеется.

– Конечно, нет. Она не отводила взгляда от Стэнли Грейнджа.

– Кто это и почему она глазела на него? – интересуется Уайетт.

– Не она одна. Такой красавец: точеные черты лица, волевой подбородок, всегда сияет, словно только что от косметолога. Высокий, с копной блестящих темных волос. Трейси, как профессиональный парикмахер, не могла не обратить на него внимания. А как элегантно Стэнли одевается! А на какой дорогой машине ездит! Только представьте: красная «тесла» в Уиллоутропе!

– Позвольте уточнить, – оживляется Уайетт. – Трейси приходила в церковь одна каждое воскресенье, вся расфуфыренная, и пялилась на симпатичного Стэнли Грейнджа, который тоже приезжал в церковь каждое воскресенье один на красной «тесле»?

– Почему один? Au contraire [17]. Он