Искатель, 2004 №2 - Керен Певзнер

а в последний период — и голова. Зарядил, понимаешь, доносы строчить на товарищей — стал ему в каждом вор да мошенник мерещиться. Побеждин попытался было его усовестить: чего, мол, ты к Пронину цепляешься, зачем рапорт накатал, что он канцелярские принадлежности проматывает? А Иван Степанович в ответ: «Я третьего дня скрепку на край стола положил — специально. Пронин проходил, махнул фалдою — нет скрепки. Я на полу поискал — нету. Так куда он ее смахнул? Известно — себе в карман!» Тут уж Побеждин не выдержал, пошел к начальнику управления: так, мол, и так. А начальник: «Чего я могу? Сам знаешь, не те сейчас времена; принудительно освидетельствовать его нельзя, только по решению суда в рамках возбужденного уголовного дела. Вот если бы он тебе телесные повреждения причинил, пускай даже и не тяжкие… или какой иной вред здоровью». Но все же отправили Сенькина на заслуженный. Благо выслуга лет позволяла. М-да. Потому — работа с отбросами. Еще которые пьют — то ничего. Белая горячка разве. А которые трезвые — просто беда: лет десять стажа наберут — и созрел пациент для «Кащенко».

Взглянув на часы, Георгий Владиленович решительно дернул себя за нос и подошел к встроенному стенному шкафу; за его створками обнаружился сейф, облупленный фасад которого украшал риторический вопрос «По маленькой?». Повернув торчащий в скважине ключ, Побеждин открыл дверцу. «Закусывай!» — гласила надпись на внутренней стороне. Он вытянул из сейфа последний, двенадцатый, том уголовного дела, задумчиво взвесил его на ладони и пихнул обратно. А вместо него взял видеокассету в замурзанной обложке без всяких помет. Затем вернулся к столу и, секунду поколебавшись, прихватил зачем-то еще коробку канцелярских кнопок. Любопытно, что, прежде чем сунуть ее в карман, он щелкнул по ней пальцем и словно бы в некоторой рассеянности пробормотал: «Черен, а не ворон, рогат, а не бык; шесть ног без копыт».

В приемной пришлось ждать («Рафаил Иванович пока заняты»), и Побеждин, не зная, чем себя занять, принялся в сотый раз перечитывать стенд с заглавием «Из памятки о научной организации труда», под которым в разноцветных прямоугольниках были начертаны бессмертные сентенции, типа «Всегда будь активен, инициативен, энергичен; разговаривай мало и негромко» или «Будь особенно корректен с женщинами!»; в голубом прямоугольнике значилось: «Работай по расписанию, нормируя ежедневно». Последняя надпись, в розовом, итожила: «Соблюдая эти правила, ты на весь день обеспечишь себе хорошее настроение». «Если ежедневно нормировать, тогда конечно», — подумал Георгий Владиленович. В этот момент из кабинета Зама вышел помощник по особым поручениям с кислой улыбкой на багровом лице. «Охохонюшки», — вздохнул он и побрел прочь, пряча глаза с видом опростоволосившегося любовника. Побеждин огорчился: вот уже испортили Рафаилу Ивановичу самочувствие, а он-то к нему тоже не с морковкой. Или переждать? Так ведь назначено… «Да что это я в самом деле? — одернул себя Георгий Владиленович. — С моим вопросом не мандражировать, а дырки на лацкане вертеть. Под награды. А может, и на погонах; вопрос — государственной важности. И Рафаил Иванович — человек государственный. Потому понять должен… обязательно поймет!» Конечно, Зам слыл за сурового человека, жесткого… даже злобного. Ну, так это в плане бескомпромиссности и прокурорского надзора. Что в таком деле не помеха, а только хорошо. А еще Рафаил Иванович почитался как руководитель алмазной кристальности. В смысле безупречности репутации. Такая слава, имея в виду общую тенденцию, дорогого стоит. И Побеждин с этим мнением был очень солидарен: уж на что непосредственный его начальник — Имаватых — несвоекорыстен, а и он, если когда кто из руководства или, тем более, из правительственных сфер за кого попросит, ну, меру пресечения там кому изменить, а то и вовсе дело прекратить — да, так вот, уж на что честнейшая личность, а и тот — под козырек и во фрунт. Еще решат, говорил, что я прежнему режиму сочувствую или — того хуже — партбилет прячу за пазухой.

Придав себе уверенности подобными рассуждениями, Побеждин затянул потуже галстук и, дождавшись кивка секретарши, шагнул наконец через порог.

— Разрешите, Рафаил Иванович?

Зам, не отрывая взгляда от заваленного бумагами стола, лишь тяжело набычился в ответ и ничего не сказал. Георгий Владиленович замер в нерешительности. Простояв эдак с минуту, он вновь задал тот же вопрос:

— Рафаил Иванович, разрешите?

— Гр-рхм, — ответил Зам, по-прежнему не глядя на вошедшего, — не тяни волыну, Побеж-дин, докладывай! Дело для направления в суд готово?

— Так вот я, значит, как раз по этому поводу…

— Что? Чего ты мне тут мямлишь?! Дело, говорю, принес?

Побеждин глубоко вздохнул и, подошедши ближе, быстро, на выдохе, произнес:

— Я, Рафаил Иванович, как раз пришел ходатайствовать вас… вам… перед вас об отсрочке.

В горле у Зама как будто булькнуло, а в носу, напротив, — свистнуло, и он медленно-медленно поднял налитые кровью глаза на Побеж-дина.

— А ну-ка сядь, — произнес он тихо. — Вот та-ак… Ты, Побеждин, разве не по делу «оборотней» пришел?

— По нему самому, Рафаил Иванович.

— Так какого же!.. — вскинулся Зам, срываясь на фальцет, но, не завершив фразы, умолк и принялся толчками выпускать воздух через ноздри.

«Вот это выдержка! — восхитился про себя Георгий Владиленович. — Не прокурор, а Железный Феликс». Однако ж по всему спокойствие давалось тому непросто: шея у Рафаила Ивановича раздулась, словно капюшон у кобры, грудь поднялась, упершись в один из подбородков; казалось, он сейчас прямо лопнет. Но нет, обошлось — посопевши носом, он продолжил в своей обычной, хотя и повышенной, тональности:

— Мы же на прошлой неделе уговорились, что сегодня ты принесешь мне дело для направления в суд. Разве не так?

— Да, но…

— И какая, помилуй, отсрочка, когда семнадцатый месяц истекает? Ты в уголовно-процессуальный кодекс иногда заглядываешь? М-м? В статью сто девятую, например? У тебя ж подстражное дело, е-мое?! Или ты забыл?

— Все так, Рафаил Иванович, но…

— Я тут, значит, пребываю в полной уверенности, что следствие завершено и что ты уже знакомишь обвиняемых с материалами дела. И уже даже ознакомил. И даже уже можно — в суд. Что ты с этим и пришел… А ты, значит, вон как — не с этим пришел? Ты чего вообще пришел?!

— За отстрочкой.

— Опять твою мать! — всплеснул ладонями Зам. — А может, у тебя критические дни? Опохмеляться надо, Побеждин.

— У меня не дни, а обстоятельства. Неожиданно возникшие.

— Тогда выкладывай, а не мямли!

— Я и не мямлю, — заупрямился Побеждин.

— Вот и не мямли.

— Не мямлю.

— Выкладывай, е-мое, свои обстоятельства! Или прямо сейчас заберу у тебя дело и передам в производство