Искатель, 2004 №2 - Керен Певзнер

— Уже выкладываю. Значит, как вам известно, все семеро моих подследственных — сотрудники МУРа. Из-за чего газетчики и приклеили им этот ярлык: «оборотни в погонах». А дело, стало быть — «дело оборотней»…

— Вот спасибо, просветил старого дурня! А то я телевизор не смотрю, газет не… К сути переходи!!

— Они и вправду оборотни.

— Кто же еще? Оборотни, преступные перевертыши, совершенно понятно.

— Лучше я по порядку. Если сразу к сути — ерунда выходит. Я очень быстро! — добавил Георгий Владиленович, заметив недовольную мину начальника. И точно, затараторил так скоро, почти сбиваясь на невнятную скороговорку, что у Рафаила Ивановича поначалу не было никакой возможности и слово в строку вставить: — Значит, в прошлый понедельник, нет — во вторник, приехал я в Лефортово снять последние показания с одного из моих обвиняемых — с подполковника Умранова (несостыковочку там одну надо было убрать), а до изолятора я в зоомагазин заехал и купил «gromphadorhina portentosa» — это на латыни, а по-русски он мадагаскарским шипящим называется; удивительное животное, эндемичный вид! Давно хотел его приобрести, потому что если его в руки взять, он шипит, как змея; вот так: ш-ш! ш-ш-ш! Оттого и шипящий; потому что я по жизни очень экзотическими насекомыми увлекаюсь; полагаю даже, что всякому такое отличное от службы хобби должно иметь, иначе — деградация личности по профессиональному типу; или того хуже — как у Сенькина — личностный распад. Все, все! Просто для полного понимания эта деталь необходима; в смысле, не про Сенькина, который с ума сошел, а про gromphadorhina portentosa…

— Стоп! — перебил-таки его Рафаил Иванович. — Кто из них, говоришь, шипит?

— Таракан…

— Кто-о?!

— Его так и называют: мадагаскарский шипящий…

— И этот трехамуднулся, — печально, как бы себе самому, заметил Рафаил Иванович. — Заразное оно, что ли?

— Нет, нет! Вы не дослушали, оттого и думаете такое, — вновь зачастил Побеждин, останавливая на полпути руку Зама, которою тот потянулся к телефону. Опешив от такого самоуправного обхождения, да еще в собственном кабинете, Рафаил Иванович вместе с креслом отъехал к самой стене, подальше от следователя, и на какое-то время совершенно лишился языка. А Побеждин, воспользовавшись немотой начальника, поспешно продолжил: — Я для того только таракана упомянул, что когда Умранова допрашивал, коробочку с ним, с тараканом, выложил на стол, чтобы он, значит, в кармане не задохся; и в пальцах ее все крутил, крутил… она возьми и приоткройся, а он возьми и выползи… Умранов только моего таракана увидал, с ним сразу стало происходить… это.

— Чего происходить? — спросил Рафаил Иванович, вновь обретая дар речи.

— Он стал меняться. Прямо на моих глазах…

— Ой, боже ж мой, да говори ты толком! Чистосердечное, что ли, написал?

— Вы не понимаете: он прекратил быть человеком. Ну, обернулся.

— Прекратил, обернулся… ничего не понимаю!

— Я, Рафаил Иванович, констатирую, что Умранов — оборотень.

— Это я и без тебя знаю. Оборотень и есть. Перевертыш, предатель, мать его. Стало быть, все ж таки признался. Славно… Но зачем тебе отсрочка?

— Да нет же! Я другое констатирую: Умранов — настоящий оборотень. То есть вервольф. Как в этом, в фильме… где этот, как его?.. Джек Никлсон играет… А! Вспомнил: «Волк».

— Джек Никлсон, говоришь? — Зам, вытащив из черепахового футляра и насадив на нос очки в тонкой золотой оправе, с любопытством, словно в первый раз, поглядел на Побеждина. Потом, удовлетворенно кивнув, произнес, снова ни к кому не обращаясь: — Спекся. Точно. Как некстати все…

— Вы не думайте, я с ума не сошел…

— Сошел, сошел.

— Уверяю вас!

— Это ты мне, как руководителю, поверь — ты тронулся, повредился… Э-хе-хе… И вроде я вас не перегружаю! У тебя вон одно только дело в производстве. В мое время бывало — по пять, по шесть одновременно. И ничего. Все до суда доведешь, безо всяких доследований…

— Вы ошибаетесь, я абсолютно вменяем и, так сказать, отдаю отчет и руковожу…

— Ну уж коли я говорю, что свихнулся, значит, свихнулся.

— Нет, нет!

— Да что у вас, молодых, за манера такая — руководству поперечничать?!

— Я не спорю, просто…

— А вот я тебя сейчас вон выгоню!

— У меня, Рафаил Иванович, кассета есть, которая может засвидетельствовать и подтвердить. На ней все зафиксировано.

— Какая еще кассета?

— Видеокассета. Объективное доказательство, между прочим. Умранова-то я в тот раз не записал, едва сам жив остался. Когда он таракана увидал, захрипел сразу, глаза стал пучить. Я решил — припадок; жму на кнопку вызова конвоя; а это не припадок: он на моих прямо глазах шерстью порос, оклыкастился, короче, перекинулся и — на меня! Тут бы мне и окончание пришло. Хорошо, конвойный подоспел: дверь в допросную камеру отворил, я и выскочил; прихлопнул ее за собой — и на засов, а он — шарах! шарах! Верите ли? Засов тот — ходуном, едва не сорвал. Пока конвоир бегал за подкреплением, он там затихнул; а когда мы снова дверь отворили и вошли, глядь: Умранов сидит как ни в чем не бывало на табурете, в прежнем своем, то есть человечьем обличье, сигареткой попыхивает да улыбается. Поскольку случившееся никто, кроме меня, не наблюдал, я про то, что он по ходу допроса в животное перекинулся, никому озвучивать не стал. Кто, думаю, поверит? И то сказать, поначалу решил, что у меня самого того… ку-ку…

— И правильно решил!

— Э нет, Рафаил Иванович, я к знакомому эксперту сходил. Тот осмотрел, говорит — не «ку-ку», адекватен! Тогда поразмыслил я пару деньков, сделал кое-какие умозаключения, выводы, одно с третьим связал и решил, так сказать, провести следственный эксперимент. Договорился с начальником изолятора (не посвящая в детали, понятно), тот мне выделил специальную камеру с видеонаблюдением под запись. Предлагал даже и со стеклянной перегородкой, чтобы все сразу видно было, но я, опасаясь преждевременной огласки, от этого отказался. Так вот, поместил в нее того же Умра-нова и — мадагаскарца моего ему под дверь! Хе-хе! И он снова перекинулся. Да только в этот раз я все на пленочку зафиксировал! Значит, думаю, все правильно: это у них, у вервольфов, такая спонтанная реакция, и именно что на этот редкий подвид животных; правда, визуальная или обонятельная, я пока не установил.

— Бред! Что за бред!

— Отчего же сразу непременно бред? Вещественное доказательство-то вот оно, — заявил Побеждин, торжествующе потрясая кассетой, и, не дожидаясь разрешения Зама, вскочил с места и вставил ее в имевшуюся тут же в кабинете видеодвойку «Samsung».

Экран вспыхнул, пошла запись…

По ходу просмотра Побеждин давал необходимые комментарии