Искатель, 2004 №12 - Керен Певзнер

дорожке. Епископ принялся растолковывать самые трудные места, вдалбливая в стриженые головы мысль, что цель пастыря не замордовать ослушника, а направить его на путь покаяния. Не обречь, а спасти его! Но особенно трудно это сделать с закоренелыми в заблуждениях книгочеями…

— Ты что-то хотел спросить, сын мой Герик?

— Да, отец Рэба. Не пойму я никак, почему нельзя оставить только святые книги? Почему нельзя взять и уничтожить всех светских книгодержцев? Нас ведь учили ненавидеть мерзких книгочеев. Книгочей — это посланец ада, сын Сатаны, шпион, сволочь, и их еще спасать, да их…

Голос сорвался, мальчишка только рукой махнул со сжатым кулачком. Худ. Тщедушен. Лишь глаза горят из-под челки. Ох этот руматовский блеск в глазах. Как же они все одинаковы.

— Герик, сын мой, запомни, книгочей книгочею рознь. Вреден умствующий книгочей, разрушающий основы, претендующий на истину, будто вся она не у Господа нашего. Такого — конечно.

Епископ сделал выразительный жест и продолжил:

— Но ведь есть и другой книгочей. Трепещущий пред властями, кои от Бога, книгочей — патриот Арканара, устремляющий свое ничтожество на его величие. Прославляющий мудрость владык и улавливающий любое поползновение государственных нужд. Вот какой книгочей нам нужен. Понял, Герик?

Мальчишка только засопел в ответ. Глаза опущены, но стоит набычившись.

— У тебя сомнения, сын мой?

— Как можно. Но не верю, не верю я этим гадам! Почему Господь только попускает книгочеев?

А ведь прав мальчишка. Сам не знает, как прав! Рэба вспомнил Циторика Хромого, который на первом же, нет, не допросе, на первом же духовном собеседовании выдал лучшего друга-поэта, собственноручно потом швырял в очищающий огонь свои книги и за гроши, за похлебку на королевской кухне сочинял оды сановникам и серой гвардии.

Всё? Думаете, на этом кончился книгочей? Нет, тут-то все и началось. Вдруг ни с того ни с сего этот жалкий Циторик, эта ошибка Господа, сочинил вреднейший памфлет «О бандитской природе серой власти», в которой так высмеял власть торгашей и лавочников, что серые до сих пор зубами скрипят только при упоминании его имени. Сам же Циторик бежал из города, скитался. Когда же анонимность автора была раскрыта, Циторик под самым носом у имперских судей бежал в Соан, потом к пиратам, где и пропал в безвестности.

Ненадежны, ох ненадежны эти книгочеи, даже самые продажные из них. Такова их богомерзкая натура.

— Садись, сын мой. Ты спрашиваешь: зачем Господь попускает книгочеев? А зачем он вообще попускает зло в этом мире? Задумайтесь, дети. Это важно. А для того Всевышний попускает в мир книгочеев и всяческое зло, чтобы творить из него добро. Но мы в смирении нашем не смеем уподобляться Всевышнему. Мы только молот, лишь орудие в руках Господа, которым он выковывает из мерзкой руды зла разящий стальной меч. Мы молот Господа во славу его.

Мальчишка сел, так и не подняв взгляд на епископа. Тот покачал головой. Ничего ты, Герик, не понял. В твоей головенке, кроме единственной мыслишки «бей книгочеев, бей чужаков!», еще не скоро что-либо поместится. Пусть. Это неизбежное начало. Затем я и создал Патриотическую школу, дабы выковать из вчерашних недорослей и балбесов когорты патриотов. Спасительная тупая ненависть национализма еще превратит вас, жителей Нахраповок, Зряшных Потрошиловок и, как их там, Облизал овок, в народ единой, великой страны. Да, через тысячу лет национализм покажется вам идейкой несколько вонючей (национализм не бывает первой свежести), но как иначе выжить в эти далеко не благоухающие времена? Так что зубрите, зубрите, будущие спасители отечества…

И, отвесив замечтавшемуся в окно сопливому «спасителю» увесистую затрещину, Рэба продолжил чтение трактата.

Посланник от Рыжего, юркий монашек с постным ликом и блудливыми глазками, догнал дона Рэбу почти у самых дворцовых ворот. На полоске пергамента было всего два слова — «Пьяная Берлога», под ними карикатурно изображен кабан, больше смахивающий на собаку, и рядом нарисован щит с гербом Руматы Эсторского. Сей ребус Весельчака расшифровывался просто: во-первых, убежище отца Кабани найдено и находится оно в Пьяной Берлоге, во-вторых, умыкнуть оного отца оттуда нет никакой возможности ввиду присмогра со стороны Руматы и его друзей. А отец Кабани был нужен! Ох как нужен. Хорошо, что Мечтатели не догадываются, кто у них в руках. Или все-таки догадываются?

Рэба поднял голову. Закатывающееся светило садилось прямо на крышу королевского дворца, освещая каменные статуи легендарных воинов Таргота, расставленные по периметру крыши. Шесть воинов Ужаса и шесть воинов Бездны, по преданию, спасли Первое Царство от нашествия варваров и пармодийских пиратов.

Предводителя воинов на крыше не было. Молва гласила: статуя Таргота вышла из рук скульпторов столь страшной и впечатляющей, что не кто иной, как сам святой Мика проклял греховное изваяние, после чего была молния, и был гром, и разверзлась земля, и ухнуло каменное чудище в тартарары. По той же древней легенде, возвращение Таргота Проклятого произойдет в ночь, когда огонь и меч будут царить на улицах Арканара.

Предвкушая близкую уже ночь, министр быстро зашагал в сторону дворца. Время вечных вопросов прошло. Но Пьяная Берлога, эка придумали Мечтатели! Я понимаю их пафос: устроение миров, пришпоривание прогресса, преобразование укладов, обновление цивилизации — это все мне близко, понятно. Но зачем переустройством Вселенной надо обязательно заниматься в Пьяной Берлоге, почему все дело реформирования миров должно провоняться сивушным духом — вот чего я в толк не возьму!

Начинались сумерки, приближалось то недолгое равновесие света и тьмы, когда все зыбко, все в дымке и в каждом темном углу чудится невесть что.

На смотровой площадке под самой крышей дворца стоял молодой стражник. Не раз ему приходилось слышать от старших товарищей рассказы о проклятой Святым Микой статуе Таргота, но во что только не верят эти старые дуралеи!

Парень задрал голову к темнеющим небесам с быстро и низко летящими облаками. Прямо ему в лицо яро скалился каменный воин Ужаса, громадный истукан, потемневший и потрескавшийся от времени, с занесенным мечом в руке. Парень ухмыльнулся и стал спускаться. Он успел сделать несколько шагов, когда вдруг понял, что это шаги не его. Молодой стражник остановился, а шаги — нет, гулкие, громовые, где-то над головой, и они приближались. Мерные шаги. Не человеческие. И с каждым из них в мире становилось все темней, словно само светило затаптывалось ими все глубже и глубже за горизонт.

Мир накрыло тенью — гигантская фигура застыла рядом с воином Ужаса на самом краю крыши. Черный плащ, сверкающий черным мрамором панцирь, рогатый боевой шлем — это мог быть только он, Таргот.

Плащ распахнулся,