Ловцы черных душ. Дело летающего ведуна - Роман Валериевич Волков

Муромцева мучила какая-то смутная, но неотвязная мысль, словно он, собравшись в дорогу, силился вспомнить, запер ли входную дверь. Он что-то упускал, но что? На виске уже задергалась жилка, предвещая скорый приступ мигрени, но ответ все не приходил.

Сыщики зашли в гостиницу и встали в коридоре у дверей в номера. Отец Глеб, погруженный в свои мысли, глядел в пол, Лилия бессильно прислонилась к стене и прикрыла глаза.

– Что же, – нарушил тишину Муромцев, – видимо, настало-таки время нам собирать чемоданы.

– Кто-то должен собрать вещи Нестора, – не открывая глаз, монотонным голосом произнесла Ансельм.

– Нестора? Ах да, конечно… – Муромцев рассеянно потер висок. В голове словно собиралась гроза. – Отец Глеб, могу я вас попросить позаботиться о вещах нашего друга? А я… Я, пожалуй, пойду.

Он неожиданно развернулся и зашагал по коридору прочь.

– Постойте, Роман Мирославович, куда же вы?! – встрепенулась Лилия.

– Попытаюсь навестить его напоследок! – не оборачиваясь, ответил он.

Всю дорогу до полицейского управления Муромцев чувствовал в голове странную боль, словно некие яркие сполохи озаряли черепную коробку изнутри, заставляя сбавлять шаг и зажмуриваться. Барабанов. Он должен был попрощаться с другом, чего бы ему это ни стоило. Подлый Валуа напрямую запретил пускать кого-либо из сыщиков в камеру к арестованному, но, Муромцев был уверен в этом, полицмейстер с радостью согласится нарушить запрет, чтобы насолить негодяю. Надо бы предложить полиции обыскать лавку Инюткина и проверить бухгалтерские книги – вдруг охранка что-то упустила, она ведь в подобном не сильна. Главное – не попасться на глаза Валуа и его шпикам. И голова, господи, как болит голова!

И вот наконец железная дверь с лязгом закрылась за спиной сыщика, и он, моргая, уставился в сыроватую полутьму одиночной камеры. Барабанова он заметил не сразу, тот лежал на железной койке, укутавшись в робу. Он, видимо, уже познакомился с тюремным цирюльником, потому что голова его была обрита, а вечно клочковатая борода превратилась в короткую щетину. Выглядел медицинский доцент крайне жалко и болезненно – с их последней встречи еще больше осунулся, под глазами появились темные круги, свидетельствующие о длительной бессоннице. Он слабым голосом поприветствовал гостя:

– Здравствуйте, Роман Мирославович. А я все лежу тут и думаю: что все-таки, каторга или эшафот? Если каторга – то это кандалы тяжелые, и отправят еще поди куда-нибудь на Сахалин, а там комары с воробья размером… Нет уж, лучше сразу эшафот, бум – и все…

– Что вы такое мелете, Нестор, право слово! – возмутился Муромцев, присаживаясь рядом с ним на кровать. – Никакой эшафот вам не грозит, равно как и каторга. Все, что они могу вам сделать, так это помурыжить еще немного, пока мы не доберемся до столицы и не свяжемся с Будылиным или с самим министром, тем более что настоящий убийца пойман и замять ваше дело теперь будет гораздо легче…

– Пойман?! – Барабанов привстал на кровати, и глаза его заблестели. – Как? Кто же это?

Муромцев подробно пересказал товарищу все печальные обстоятельства этого странного дела, описал, как они несколько раз кряду сели в галошу и как в итоге восторжествовал негодяй из охранки. Арестант жадно выслушал историю, поминутно переспрашивая и уточняя детали. Наконец, когда Муромцев дошел до финала победной речи в стенах благородного собрания, Барабанов неожиданно улыбнулся и удовлетворенно вытянулся на жесткой кровати.

– Ректору придется покинуть свой пост? И все? Студентов не арестуют? Ха! Значит все было не зря. Дорогой мой Роман Мирославович, – задушевно обратился он к недоумевающему гостю, – я знаю, что вы на меня очень сердитесь из-за моей давешней выходки, но теперь-то вы тоже понимаете, зачем это было нужно. Я пожертвовал собой, чтобы спасти несчастных школяров. Ведь задумайтесь, если бы не я, то, глядишь, Валуа не дошел бы до ареста этого несчастного Коляхи, а вместо него на каторгу бы отправились студенты и их преподаватели. Теперь-то, я надеюсь, у вас не осталось сомнений относительно методов, которыми действует охранка? Я вам даже больше скажу: я вовсе не удивлюсь, если выяснится, что этот Инюткин тоже вовсе никакой не убийца, а так же, как и я, очередная жертва их провокации.

Муромцев почувствовал, как в голове разрастается сгусток боли, предвестия которой мучали его с самого утра. Он достал коробку папирос, угостил Барабанова, закурил сам. Нестор курил, глубоко затягиваясь и роняя пепел, а Муромцев глядел на его бритую голову, на его жалкий вид, – арестант сильно смахивал на ощипанного куренка, – и все больше утверждался в мысли, что этот его сегодняшний визит вовсе не был случайным. Барабанов тем временем возбужденно втолковывал гостю:

– Мне, Роман Мирославович, не просто так моя молодость в прошлый раз вспомнилась и все те жуткие случаи из моего студенческого сообщества. Тогда я считал, что являлся пешкой в сложной шахматной партии неведомых мастеров. Но теперь я понимаю, что все гораздо проще и страшнее. Они вовсе не разыгрывали шахматную партию – они как злые и глупые дети, которые, не зная правил игры, просто разбрасывали фигуры, грызли и стукали их друг об друга безо всякого смысла, чтобы разогнать скуку. С возрастом я стал понимать, что старшие агенты охранки и руководители тайных революционных обществ, несмотря на свою кажущуюся противоположность, близки друг к другу как концы подковы. И те и другие оказались на своем месте, потому что они по природе своей палачи, и те и другие испытывают неимоверный экстаз от того, что играют людьми, словно куклами, заставляют доверчивых людей совершать преступления, соблазняют на убийства, лишают свободы, принуждают к подлому предательству и отречению от самых близких, к пыткам, даже к казни… Так вот скажите мне, Роман Мирославович, какая же между ними разница? В чем разница между преступником и сыщиком, если их объединяет одна и та же гадкая цель, если, по сути, они неотличимы?

Муромцев поморщился от головной боли и досады за товарища. Да, с такими философскими суждениям Барабанов и вправду мог договориться до каторги. И справедливый совет держать язык за зубами явно будет воспринят им в штыки. А ведь неминуемо будет суд, на котором Барабанову будут задавать вопросы, и что самое страшное, он на эти вопросы будет отвечать. Сыщик ярко представил себе бритого Барабанова, гордо вещающего перед уважаемым судом свои вольнодумные тезисы, и перекошенные от гнева лица почтенной публики, и в глазах у него потемнело. Нужно непременно отвлечь его от этих вольных вариаций на