Детектив Киёси Митараи - Содзи Симада

ночи. Вскочила на ноги – но не от осознания, какое страшное злодеяние она совершила, и не от глубокого чувства вины. Нет, она волновалась, не распухла ли у нее щека от удара, нанесенного ей служанкой.

Эржебет встала перед зеркалом. Поразительно… Щека совсем не опухла. Наоборот, кожа выглядела здоровее, светлее и нежнее обычного.

От странного наплыва чувств Эржебет замерла на месте. «А я красивая сегодня», – подумала она. Ей показалось, будто она помолодела. Но в чем дело? Наверняка все благодаря тому, что ненавистной Бесс больше не было. Ничего другого на ум не приходило.

Эржебет сняла с себя ночное белье. Конечно, ее грудь была уже не такой крепкой и пышной, как у Бесс. Живот после трех родов тоже потерял прежнюю форму. Утешало, что хотя бы Бесс больше не было.

Взглянув на левую кисть, Эржебет ахнула. Как такое возможно?! В лучах утреннего солнца кожа на руках сияла белизной! На вид она вновь стала чуть более упругой, а коричневых пятнышек было гораздо меньше.

И тут Эржебет наконец поняла, в чем же дело.

Кровь. Кожа помолодела лишь в тех местах, на которые попала кровь Бесс. И доказательством было то, что плечи и грудь никак не изменились. Лишь лицо и левая кисть стали гораздо бархатистее, чем обычно.

Эржебет впала в ступор. Кровь. Кровь. Раз за разом она повторяла про себя это слово.

Вот где крылось ее спасение!

Торко и Янош тайком избавились от трупа Бесс. Однако, судя по всему, слухи дошли и до Ференца, ведь через два дня он сорвался с нового места дозора и примчался домой.

Еще через день, невзирая на плохое самочувствие, в замок вернулась Оршойя. Эржебет успела отправить Доротью и Дарвулию обратно за пределы замка, однако, само собой, ее положение было очень опасным. Оршойя пришла в бешенство и заявила, что такой женщине нельзя доверять воспитание наследника знатного рода.

Казалось, Эржебет было не избежать наказания, однако Ференц вмешался и сделал все возможное для умиротворения матери. Он пообещал, что отныне будет проводить в замке как можно больше времени и следить за женой, а детям нехорошо расти без матери, и разлука с ней не пойдет на пользу их роду. Он взывал к рассудку Оршойи, повторяя, что после смерти Бесс Эржебет вздохнула с облегчением, а значит, теперь будет вести себя смирно.

Тогда Ференцу уже почти исполнилось пятьдесят. Он порядком устал от походной жизни и рассудил, что пришло время осесть в замке. Ему хотелось, чтобы распря между двумя женщинами как-нибудь да уладилась и в семье установились мир и согласие.

Что же до Оршойи, то упадок сил из-за болезни было нечем остановить, и наконец она сдалась. Эржебет была помилована. Решающую роль сыграло сословное различие между ней и Бесс. Так что в некотором роде происшествие закончилось так, как если б Эржебет убила любимую собаку свекрови. Однако последующие события показали, что подобный исход никоим образом не пошел графине на пользу.

Прошли два ничем не примечательных года. Можно сказать, это был период затишья. Ференц безвылазно сидел в замке, Оршойя почти не вставала с постели в выделенной ей комнате, дети быстро росли. Эржебет с готовностью посвящала себя воспитанию потомков, но иногда могла по нескольку часов вести себя так отстраненно, что казалось, она и вовсе забыла об их существовании. Но на то у нее была веская причина.

Эржебет наконец исполнилось сорок. Она уже почти утратила прелесть, заставлявшую мужчин из соседних земель собираться в Чахтицком замке. Без белил было видно, что кожа на ее лице огрубела, а между светлыми участками появились желтоватые и коричневатые пятна. В уголках глаз и над губами пролегли морщины – где-то глубокие, где-то сеточка мелких. Улыбаться она уже даже не пыталась. Кожа под подбородком стала дряблой и, к ее ужасу, начала обвисать, как у свекрови. Сморщенные груди, казалось, приклеились к ребрам и напоминали бурдюки без воды. Ягодицы тоже обвисли и понемногу покрывались неровностями, как дыни.

В моменты ступора Эржебет размышляла об изменениях в своем теле. Она изо всех сил пыталась о них забыть, но ей это никак не удавалось, и тогда она принималась твердить самой себе, что она не Эржебет Батори. Но в таком случае нужно было забыть и про жизнь в роскоши, и про многочисленные привилегии. Тогда ей не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в реальность, где она была женщиной средних лет с обычной для ее возраста внешностью.

Идеального выхода из ситуации не было, и это раздражало ее. Стороннему наблюдателю она могла показаться старше, чем ее ровесницы, и, разумеется, виной тому были беременности в прошлом. Перед глазами Эржебет часто оживало воспоминание о том, как кожа в окропленных кровью местах на утро следующего дня сияла белизной. В такие минуты она не могла спокойно сидеть на месте. Пока она ничего не предпринимала, ее тело неуклонно продолжало стареть. Надо было спасать себя. Ей все еще было сорок, и она могла повернуть время вспять. Нужно было снова умыться кровью, и тогда ее кожа вновь наполнится жизнью.

Она задумалась. Вряд ли красоту ей могла вернуть кровь мужчины. Нет, ее омолодила бы только кровь другой женщины. И не всякой – лучше всего подошла бы кровь юной девушки.

А если б она сейчас полностью окунулась в девичью кровь, то ее кожа приобрела бы благоухающий вид. Пока что она напоминала лепестки цветка, начавшего засыхать в отсутствие воды. Эржебет никак не давала покоя мысль, что сегодня она еще может что-то сделать, но завтра будет уже поздно. Со стороны могло показаться, будто она пребывает в спокойном расположении духа, но внутри у нее разыгралась настоящая буря.

Медлить было нельзя. Времени почти не осталось.

Пока эти мысли целыми днями мучили Эржебет, Ференц, уставший от ожесточенной борьбы двух женщин, слег и вскоре испустил дух. Он действительно был хорошим мужем. Опечаленная Эржебет проплакала два дня кряду. Однако от слез ее лицо опухало, поэтому на третий день она уже не плакала.

Вечером на третий день после смерти мужа, не дожидаясь окончания траура, Эржебет созвала служанок и велела им перенести в свою комнату китайский фарфор, который Ференц хранил у себя.

– Аккуратнее переносите! Это всё памятные подарки от мужа! – сурово приказывала Эржебет. – Если появится хоть царапина, всыплю вам тысячу ударов!

Трясущиеся от страха девушки стали по очереди переносить крупные кувшины, чайные сервизы и курильницы.

– Сюда несите. Сервиз поставите на камин, – прикрикнула Эржебет. Ни малейший огрех не остался бы без ее внимания.

Однако когда запугиваешь слуг сверх меры, то они, напротив, делают что-то не так. У одной из девушек, ставившей курильницы на каминный портал из мрамора, соскользнула рука. Раздался звон. Эржебет, нервы у которой были натянуты как струна, не могла не прибежать на этот звук. Резко дернув головой, она сорвалась с места к камину.

– Прошу вас, извините меня, госпожа! – От страха девушка упала на колени и заплакала.

Эржебет схватила курильницу. Она думала, что ничего страшного с вещицей не случилось, однако, против ожидания, на ней образовалась трещина.

– Ты что натворила, дура?! – страшно завопила Эржебет.

Прикрыв уши руками, девушка прижалась лбом к полу.

– Умоляю вас, сжальтесь!

– Торко, неси кнут! И оголи ей спину.

– Раздеть ее?

– Нет, мне нужна только спина.

Эржебет больше не хотелось видеть девичью наготу. Ей казалось, что от ее созерцания она вполне могла бы даже убить служанку.

Откинув волосы с голой спины девушки, Эржебет медленно взмахнула кнутом. Не останавливаясь ни на секунду, она принялась бить служанку со злобными выкриками. Как только та от слишком сильной боли попыталась приподняться и сбежать, Торко прижал ее обратно к полу.

– Что уставились? Пошли вон отсюда! – заорала Эржебет, повернувшись к застывшим на месте служанкам. Сбившись в кучу и пытаясь опередить друг друга, они гурьбой бросились за дверь.

Когда в комнате остались только Торко и три служанки, Эржебет снова принялась махать кнутом. Ужасающие звуки чередовались с криками девушки. Только когда на спине проступила кровь, удары стали слабее.

Эржебет