Смертельный код Голгофы - Филипп Ванденберг

— Вовсе нет! — запротестовала Фелиция. — Мой муж никогда не рассказывал, как произошел этот несчастный случай. Он не хотел меня беспокоить. Так это была не авария?

Раутманн нервно поправил галстук и тихо сказал:

— Это был взрыв бомбы. Я знаю это от Пьера Контено, нашего французского коллеги, который руководит раскопками в Беер-Шеба. Он был поблизости, когда это произошло.

— Взрыв бомбы, — повторил Гропиус, — в этом уголке мира бомбы взрываются чуть ли не каждый день. И это вовсе не означает, что взрыв бомбы имел какое-то отношение именно к Шлезингеру!

— Поверьте мне — все так, как я рассказываю. Там, где Шлезингер проводил свои раскопки, еще ни разу ничего не взрывалось, — сказал Раутманн.

Гропиус задумался.

— Но тогда это значит, что бомба была адресована именно Арно Шлезингеру!

— Или должна была уничтожить его работу.

— Или то и другое! — сказал Гропиус. — Все это не имеет смысла! Кто на всем свете может быть серьезно заинтересован в том, чтобы подорвать немецкого археолога на раскопках в Израиле? Если только…

— Я могу задать вам один очень серьезный вопрос? — продолжил Гропиус. — Существует ли в вашей области знания что-то похожее на конкурентную зависть? Вы понимаете, о чем я? Я врач и всегда считал, что не существует такой профессии, в которой бы профессиональная зависть была бы развита больше, чем у врачей.

— Конечно, она существует! Занятие наукой — дело нелегкое, большинство штатных должностей распределено, было бы смешно скрывать это.

— Скажите, в археологических кругах любили Арно Шлезингера?

Раутманн украдкой взглянул на Фелицию, она перехватила его взгляд и сказала:

— Вы можете не стесняться, доктор Раутманн, щадить меня не нужно!

Раутманн сглотнул.

— Если быть честным: Арно Шлезингера в научных кругах и ненавидели, и уважали одновременно. Уважали за его эрудицию и острый ум. Ненавидели, потому что он — извините меня за выражение — всегда имел огромные суммы на то, чтобы получить лицензии на раскопки, которых другие археологи напрасно ждали половину своей жизни.

— То есть вы считаете возможным, что…

— Нет! — прервал его Раутманн. — При каком угодно соперничестве я не знаю ни одного ученого, который был бы способен совершить убийство, ни одного! — Он повернулся к Фелиции: — Могу ли я напомнить вам о цели моего визита…

— Да, конечно. — Фелиция встала и попросила доктора Раутманна следовать за ней. На некотором отдалении, именно так, чтобы посетитель не подумал, что за ним наблюдают, Гропиус пошел за ними.

У Раутманна загорелись глаза, когда он увидел папки, сотни которых стояли на полках в кабинете. На большинстве были наклеены пожелтевшие листочки, сообщавшие об их содержании. Вместе с географическими названиями, такими как Саламис, Тирос или Тель эль-Фара, можно было увидеть ссылки на определенные эпохи: Микены III, Бадарийская культура или Вилланова.

— Тут беспорядок, — заметила Фелиция, перехватив изумленный взгляд Раутманна, — полиция конфисковала некоторые папки, но вскоре вернула. Похоже, что археологические термины им мало помогли.

То тут, то там Раутманн вытаскивал папки, перелистывал содержимое и понимающе кивал головой, потом ставил на место. Гропиус заметил, что Раутманн никак не отреагировал на замечание Фелиции по поводу изъятия некоторых папок полицией. Он просто принял это к сведению. Казалось, его ничем нельзя было вывести из себя, и он интересовался, по-видимому, всем подряд без разбора. При этом для чтения он надевал очки с такими линзами, которые превращали его глаза в совиные.

— Может быть, выпьете с нами кофе? — спросила Фелиция и, не дожидаясь ответа, исчезла из комнаты.

— Какой трагичный конец постиг Шлезингера, — заметил Раутманн, когда они остались наедине.

Гропиус гадал, знает ли посетитель, в каких отношениях со Шлезингером состоял он сам. Он решил оставить это замечание Раутманна без комментариев, и в комнате ненадолго повисла пауза. Потом Гропиус спросил как бы мимоходом:

— Разрешить спросить, вы ищете что-то конкретное?

— Да, определенно, — ответил Раутманн, не отвлекаясь от работы, — здесь собрано дело всей жизни выдающегося исследователя, в котором крайне заинтересован наш институт, — и добавил, немного подумав: — Вы не могли бы замолвить за нас словечко? Если госпожа Шлезингер захочет добровольно пожертвовать нам научное наследие своего мужа, у нее будут грандиозные налоговые преимущества!

— Я понимаю! — ответил Гропиус, в действительности слабо соображая, что имел в виду Раутманн. — Я посмотрю, что можно будет для вас сделать. Но разрешите мне еще вопрос, этот французский археолог…

— Контено. Пьер Контено!

— …Этот Контено, как вы считаете, может знать подробнее об обстоятельствах происшествия со Шлезингером?

— Думаю, да, — ответил Раутманн не колеблясь, — правда, у меня сложилось впечатление, что он не готов делать какие-то заявления. Контено пустился в какие-то намеки, которые меня, честно говоря, не очень-то интересовали. Он немного странный, как все археологи.

— А где он живет?

— Насколько мне известно, полгода — в Иерусалиме, а лето он всегда проводит с женой и дочерью в Париже. Ему можно позавидовать.

— А вы? Извините за настойчивость…

— Я женат на науке — если вы об этом. Она не оставляет мне времени ни на что другое. Увы, у нашего института недостаточно средств на проведение широкомасштабных раскопок за границей, так что мои исследования проходят на территории площадью два метра на метр — на рабочем столе! — Раутманн грустно усмехнулся.

Фелиция принесла кофе, и Раутманн приостановил свою работу. Он обратился к Фелиции:

— Ваш муж оставил выдающиеся исследования. Если позволите, в ближайшие дни наш институт представит вам письменное предложение, как и на каких условиях это наследие можно будет принести в дар. Такая форма будет иметь для вас преимущества — будет отдано должное уважение и почести имени Арно Шлезингера, кроме того, вы многие годы сможете пользоваться налоговыми льготами. Вам вовсе необязательно решать прямо сейчас.

* * *

— Как он тебе показался? — спросила Фелиция Грегора, когда посетитель ушел.

— Трудно сказать, — ответил Гропиус, — сначала он произвел на меня двойственное впечатление, как будто толком не знал, что ему нужно.

— А сейчас?

Гропиус пожал плечами:

— При разговоре он вел себя очень правдоподобно. Раутманн прав, в этих папках собрана работа на полжизни, и похоже, Шлезингер был действительно весьма уважаемым ученым.

— Он был свиньей!

— Одно не исключает другого. У Шлиманна тоже был отвратительный характер, но он был гениальным археологом. Наполеон, если оценивать его как человека, тоже был свиньей, но при этом он еще был великим полководцем.

Фелиция скрестила на груди руки и отвернулась к окну. Потом тихо сказала:

— Какой резон был Арно скрывать, что это был целенаправленный взрыв, а не случайность?

Гропиус подошел