Занавес памяти - Татьяна Юрьевна Степанова

– По нашей информации, Улита одиннадцать лет назад могла наткнуться в доме ведьмы на некий предмет… улику, указывающую на истинного убийцу, – осторожно заметила Катя. – Мы с мужем пытались узнать у нее, но она все отрицала. Вы не слышали тогда или после… ничего про ее находку?

– Нет. Ишь ты… Истинный убийца… В Кукуеве шепчутся: вернулся Волчонок домой, а за ним – беда по пятам. Но заречные коллеги задержали по горячим следам Любимовых-свинарей да соседей Харитовой. И есть резон: Улита против Волчонка никогда не свидетельствовала, так чего ему ее убивать сразу по возвращении? Мотив-то где?

– И вы тоже Серафима подозреваете в убийстве отца и Улиты, подобно горожанам? – поинтересовалась Катя.

– У меня своя соображалка, – отрезал Милон Поклоныч. – Ты мне лучше сама скажи, красотка: вы деньги Улите давали?

– Мы расплатились за овощи и яйца.

– Налом?

– Да, наличными.

– Карп… Карпов видел, как вы ей деньги отстегиваете?

– Карпов присутствовал. – Катя кивнула.

– Сумма смешная, отец, – пояснил Гектор. – Она, правда, за свои деревенские деликатесы втридорога запросила, но все равно – гроши.

– По вашим московским меркам – гроши, – поморщился Милон Поклоныч. – Ох уж ваша Москва, достала… шикует все… Для Улиты – приличный навар. Они с Карпом при вас цапались из-за денег?

– Пикировались, но не ругались особо, – ответила Катя. – Именно Карпов упомянул про находку Улиты на Круче.

– Тень на плетень наводил. Карпа коллеги сыскали и допросили. Он когда-то с Улитой шуры-муры крутил, а сейчас лишь набегами между запоями ей по хозяйству подсобляет. Коллегам клялся: починил ей штакетник, пообедал и домой к себе утек спать. – Милон Поклоныч задумчиво погладил кудлатую бороденку. – Слышь, ястреб… Дай мне свой номерок, а? Вдруг пригодится? Еще встретимся?

– С респектом, отец. Скину, диктуй. – Гектор позвонил старому участковому, и тот, старательно тыкая пальцем в телефон, добавил его в контакты. – А еще вопросики разрешишь?

– Валяйте. – Милон Поклоныч отвлекся – скормил соленую корку быку, нежно почесал его за ухом.

– Общественница Ежова Евдокия, случайно, не твой прежний источник?

– Автономный сливной бачок баба, – профессионально ответил бывший участковый. – Журчит по любому поводу и без такового.

– За ней ствол в базе числится, травмат мощный, – продолжал Гектор. – Но в разговоре с нами его наличие она отрицала.

– Травмат она себе приобрела давно – сразу после инцидента с Генкой-цыганом, по морде ее отхлеставшим за телегу насчет безобразий с мигрантами на фабрике. Насплетничали вам уже небось про их драку. – Милон Поклоныч отвечал, поглаживая быка на цепи. – Мне по инстанции пришла копия разрешения на владение оружием. Я еще служил – дело-то в июне было. Говорят, это Аксинья ее подбила на покупку ствола. У ее мамки Раисы тоже имелся зарегистрированный травмат. Зажиточные местные хранят «пукалки» для обороны: мало ли кто ночью в хоромы вломится? Грабители? Насильник? А я штуку одну подглядел тогда за Евдохой чудную. Гнал я из заречного УВД на мотоцикле, прихватило меня поперек живота недалеко от Выселок. Заехал в лесок поглубже. Слышу: бухает где-то. Я решил проверить – выстрелы ж! Июнь – охота запрещена. Пробираюсь тихонько и вижу – ба! Евдокия в кожанке, в джинсах, с травматом своим. Держит его неумело обеими руками, в фильмах бабы схоже представляют из себя этих… супергерлс. И лупит она по пустым консервным банкам на бревне – и все мимо. А потом…

Милонопоклонов на секунду умолк. Перед глазами его возникла картина из прошлого. Евдокия Ежова, закончив стрелять, подходит к бревну проверить мишени. Но все консервные банки целехоньки. Выстрелы в «молоко». Она извлекает из внутреннего кармана косухи белую картонку – участковому Милонопоклонову в его засаде в кустах не разобрать детали. Евдокия прислоняет картонку к двум банкам. Стоя всего в шаге от новой цели, она вскидывает пистолет и стреляет. Картонка отлетает далеко в сторону, к зарослям, где затаился участковый. Евдокия прячет пистолет и уходит. Милонопоклонов ее не окликает, не задерживает – она ведь не нарушила никаких законов. Травмат ее зарегистрирован, тренировалась в стрельбе она в лесу, вдали от людей. Картонка, поднятая им с земли, оказывается свадебной фотографией, где изображены жених Генка-цыган, его невеста Аксинья и двое свидетелей – Тигран и она, Евдоха-стукачка. В снимке на месте лица Геннадия резиновой пулей мощного травмата пробита дыра.

Катя и Гектор слушали бывшего участкового, не перебивая. Катя представила себе Евдокию с пистолетом у дома ведьмы. Гек утверждал: стрелок явно не снайпер, дилетант…

– Мы пытались пообщаться с Булановым, – после паузы произнесла Катя. – Но он не расположен обсуждать убийство Елисеева. Он считает это дело личным достижением, раскрытием по горячим следам. В уголовном деле – чистосердечное признание Серафима и допрос…

– А вы уж и архив успели перелопатить? Ловко! – усмехнулся Милонопоклонов. – Ишь ты, книжку она задумала про наш казус Кукуев! Про меня-то напишешь, красотка?

– А то! – в тон ему ответила Катя. – Непременно. Вы – дух Кукуева, словно античный мудрый бог Пан среди своих стад, лугов и дубрав.

Лесть… Она и прежде на работе открывала перед Катей многие двери и сердца. И Милон Поклоныч, не слыхавший про античного бога Пана, поддался, подобрел.

– Почитаю про себя, позже книжку мне пришлешь с автографом, – приказал он. – Валяйте, коллеги, спрашивайте еще.

– Из уголовного дела ясен острый конфликт, возникший между прокуратурой и следственно-оперативной группой. Особенно у зампрокурора Гурмыжской с опером Булановым. Он и следствие выставляли виновным малолетнего Серафима, Гурмыжская в его вине сомневалась, выносила представление за представлением, заставляла продолжать копать. А Буланов либо не исполнял ее поручений, либо делал все чисто формально. Они откровенно враждовали, и все отражалось на ходе дела.

– Любовники они были пылкие, сначала тайные, а потом и явные, – выдал Милон Поклоныч.

Катя замерла.

– Зашибись! – И Гектор выглядел по-настоящему удивленным.

– Руфина Марковна Гурмыжская, прокурорша, и наш Леха Буланов – лихой тогда опер, свободный, разведенный, моложе ее намного. За год до событий на Круче их связь началась. Таились они первое время от всех: муженек Гурмыжский шишка был в областной администрации, выше метил, в Москву переводом. Жене в ее пятьдесят с хвостом он внимания не уделял, а она баба умная, образованная, сладкая, круглая, чернобровая. Груди – дыни налитые, волосы – смоль, зад в три обхвата. Женщина! Богиня! – Во вспыхнувшем взгляде Милона Поклоныча за стеклами очечков – сумасшедшинка, восторг. – Буланов в нее врезался по уши. Вечерами из заречной прокуратуры умыкал ее на тачке оперативной в лес или в баню, и они блаженствовали. Он ее все под себя подминал – она