Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

Пока еще есть силы бороться с искушением, я хватаю объявление со стойки и бегу через всю комнату к постели у окна. Стараясь не смотреть на листовку, поднимаю матрас и бросаю ее поверх распечаток, пожелтевших газетных страниц и других подобных объявлений, выцветших от времени и дождей, которые я на протяжении многих лет собирала по всему городу. Отныне Оливия Шоу – часть моей коллекции. И, пока находится там, надеюсь, не станет лезть в мои мысли. И даже ее лицо не будет вставать у меня перед глазами всякий раз, стоит моргнуть. Будто татуировка на внутренней стороне век.

Довольно. И без того опаздываю. Я сую бумажник с телефоном в карман своей куртки из искусственной кожи, но затем, вспомнив кое о чем, выдвигаю ящик тумбочки и из-под стопки годичной давности бульварных журналов с потрепанными обложками извлекаю складной нож. Опускаю его в карман, в компанию к телефону и бумажнику.

Каждый вечер, покидая квартиру, я втайне надеюсь, что ножик мне пригодится. Но нет, еще ни разу.

Глава третья

Ночная смена успевает начаться, когда я подхожу к дверям мужского клуба «Серебряная пуля». Мимо меня шаркающей походкой проходят несколько девушек из дневной – в спортивных штанах, заправленных в псевдоугги, и с рюкзачками за плечами. Вторая барменша, бывшая стриптизерша родом из Восточной Европы, которую все зовут Хлоя, но настоящее имя – Наталья Как‑то-там, уже стоит за стойкой и машет мне рукой; по ее отчаянной улыбке, вспыхивающей желтым в ультрафиолете, я догадываюсь, что босс на меня серчает.

Наталья ближе всех прочих к тому, чтобы называться моей подругой. Мы пару раз общались и после работы, а раз или даже два я бывала у нее в гостях. Не ожидала такой роскоши: Наталья снимает на самой окраине города дом с двумя спальнями. А может, это ее собственный дом, нажитый за годы – вероятно, многие, но я об этом не спрашивала – танцев в туфлях на прозрачной акриловой платформе… Лицо у Натальи гладкое, как желток яичницы, чему способствуют макияж и инъекции в губы и в уже чуть выступающие скулы, обесцвеченные волосы прямо сияют и благодаря кератиновому наращиванию заметно гуще моих собственных. Разница между нами в десяток-другой лет неосязаемо висит в воздухе, подобно тяжелому аромату ее купленных в универмаге духов. Наталья то и дело заверяет меня, что стриптизершей я получала бы куда больше и что напрасно трачу лучшие годы, горбатясь за кассой и у бара, когда стоило бы грести сотни баксов, просто размахивая ножками по ту сторону барной стойки. Я тщательно обдумала такой вариант. А что, гибкий график, хорошие деньги; шрамы на лодыжках отлично скроют сапожки доминатрикс, а на руках – какие‑нибудь фенечки вроде тех, что носят девчонки, у кого проблемы с венами после старого увлечения наркотой. Шрам на животе… ну, тут посложнее, но и его можно замазать косметикой, если постараться. У самой Натальи след от кесарева сечения почти такой же – и это еще одна тема, которую я стараюсь не поднимать. Не спрашивай, и тебя не спросят.

Я далеко не ханжа, но всякий раз отвечаю, что такая работа – не для меня. Эту черту мне не хочется переступать. Еще не хочется.

Кстати говоря, пока у меня еще есть работа, стоило бы пойти подлизаться к боссу. Но я не могу заставить себя переживать всерьез: все кажется нереальным, будто речь идет о каком‑то ежевечернем телешоу, а не о собственной жизни. Единственная реальность – призрачное лицо с фото на листовке. Оливия Шоу. Возраст: 10 лет. Последний раз ее видели…

Какая‑то часть меня задается вопросом, не почудилось ли мне. Я же могла все это себе надумать? Вцепиться в случайные, разрозненные детали и сплести их воедино? Заставить их казаться единым целым, склеив собственным отчаянием, – и только? Но от того, как Оливия смотрела с листовки, меня пробрала дрожь, словно от ледяной капли, прокатившейся под кожей. Будто это она искала меня, а не наоборот.

Зашибись. Я наконец‑то съехала с катушек – похоже, все вокруг изначально были уверены, что рано или поздно это непременно случится. Начинаю думать в точности как те психопаты. Видели бы вы, как она на меня посмотрела, мистер судья, сэр… Я все прочел в ее взгляде и ничего не мог с собой поделать.

Не сомневаюсь, где‑то у кого‑то надежно хранится история всех моих интернет-запросов, – но о том, как думают психи, я знаю все, что только можно знать. Отклонение от нормы, навязчивый бред, расчеловечивание жертвы и так далее. Когда без вести пропадает девушка любого возраста, по телевизору всегда показывают ее родственников, которые в слезах взывают к безмолвной аудитории, упрашивая помочь им (пожалуйста!) вернуть домой пропажу. И вопреки всему надеясь, что это сработает.

Но, сколько бы я ни бороздила Сеть, отыскать ни единого случая, когда бы это и правда сработало, мне не удалось. Наверное, поэтому меня не особо расстраивает, что после моего исчезновения никто не проливал слез в телевизоре. Все равно проку никакого.

Точная дата моего исчезновения не известна никому, и тем более мне самой. Временные рамки удалось сузить до недели, но даже они приблизительны.

Только мой рассудок не желает успокаиваться, под стать всем этим психопатам. Как ребенок, который упорно трет едва зажившую царапину, я настойчиво тыкаю себя во все нежные места, жму на каждый заржавевший спусковой крючок, – а в них у меня никогда не было недостатка. Во всяком случае, не в последние десять лет. Почти половина жизни… Я прокручиваю текст листовки в своем больном мозгу, пока тот не вскипает окончательно, а пальцы не начинают трястись. Скользкий от конденсата бокал с пивом, который я собираюсь отправить в путешествие по столешнице, едва не вываливается из руки.

Как раз в тот момент, когда я оборачиваюсь, к стойке подсаживается пара парней. Они глядят на меня так, будто бы я, сама того не замечая, бормочу что‑то себе под нос, и меня охватывает новый прилив паранойи. Я подаюсь вперед с вопросом, что им налить.

Один выглядит довольно молодо, он какой‑то нервный и все крутится на табурете. Другому, должно быть, около тридцати, и его обветренная кожа заметно темнее. Вроде моей. «Пуэрториканец? – прикидываю я. – Или кубинец?» Лицо разглядеть не удается,