Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

и колотится вовсю. Звонила коллега со второй работы. Узнать номер я, конечно, и не смогла бы: у них там допотопный телефон-автомат, который еще работает по одному богу ведомой причине. Ощущение, будто мне повезло без единой царапины вывернуться из какой‑то крупной передряги, так сильно, что я даже забываю разозлиться из-за гнусавых увещеваний. Им нужно, чтобы я пришла пораньше, поскольку кто‑то еще – такая‑то – не явился вовремя. Я тычу в «отбой», не дослушав.

Выходит, у меня не осталось времени поваляться, – и это кстати, ведь мне сейчас все равно не уснуть. Если на эту пару часов у меня имелись свои планы, им придется дождаться конца моей ночной смены, до которого еще лет сто, не меньше. С тех пор, как я скрестила взгляды с отпечатанной на листовке Оливией Шоу, время как‑то сдвинулось. Оно вдруг перестало казаться незримым ручейком, текущим мимо равнодушной наблюдательницы в моем лице. Оно стало вещным; я будто забыла, как дышать, и теперь, если не хочу помереть от удушья, должна раз за разом сосредоточенно втягивать в свои легкие кислород и выталкивать углекислый газ.

Поднявшись в квартиру, я запираю за собой дверь и вешаю на место цепочку, хотя и собираюсь уйти менее чем через час. Едва успею собраться. Вот зачем мне вторая работа, вот почему я жертвую сном и рассудком: мне нужно где‑то есть и спать. Делить жилье и арендную плату с соседями оказалось не так уж удобно – сюрприз, сюрприз! – а заработка кассирши на отдельную квартиру в этом городе попросту не хватает. Даже на такую дерьмовую, на самой плохой улице в самом скверном районе. Ведь заработанные деньги мне приходится тратить не только на аренду. Я как-никак женщина, мне двадцать три года, и я не могу обойтись без косметики, нарядов, а порой – и без украшений (пусть тут мой выбор несколько ограничен).

И без всякого другого.

С задачей поддержания домашнего уюта я кое‑как справляюсь. Пусть речь идет всего о трех сотнях квадратных футов, зато каждый дюйм – мой. Мебель прибыла сюда из «Гудвилла»[2] и с Великой Бесплатной Ярмарки, в какую превращается всякий тротуар в день переезда: узкий письменный стол настолько стар, что почти заслуживает звания «антиквариат», стул ему под стать. В квартире имеется встроенная кухонная стойка, но есть за ней неудобно, поэтому письменный стол служит мне обеденным. А еще у меня есть маленькая симпатичная прикроватная тумбочка из «Икеи». Ну, не напрямую из «Икеи», но она вполне могла продаваться и там. Кто‑то избавился от тумбочки из-за скола на уголке, обнажившего дешевую фанеру. Кровати у меня нет, зато матрас на полу очень даже приличный; ожидается, что прочный каркас для него станет моим следующим серьезным приобретением. Зависит от того, как я переживу следующие часы, дни и недели. Смогу ли вовремя напоминать себе о необходимости дышать через определенные промежутки времени.

Вспотев после пробежки, я прикидываю, не заскочить ли в душ, но отказываюсь от этой идеи. Прямо сейчас мне не хочется оказаться голой. Поэтому я смачиваю под краном полотенце и обтираю им подмышки и грудь, прямо под толстовкой с логотипом продуктового магазина. Вода не сделала ткань мягче, и я чувствую себя так, будто меня натирают куском каменной ваты. Cтянув толстовку через голову, обнаруживаю на груди красные пятна; будем надеяться, они исчезнут к моему появлению на второй работе.

Дресс-код там довольно прост: никакой униформы. Начальство либо не может позволить себе покупку костюмов, либо плевать хотело на внешний вид служащих. Носить позволено что угодно, лишь бы белого цвета. Девушки жалуются на это единственное условие: белый почти прозрачен в ультрафиолете и всякие пятна на нем заметны, хотя лично мне кажется, что благодаря ему мое аэродинамическое тело становится фигуристее, а это отражается на чаевых. Моя рабочая униформа – пара одинаковых платьев, пошитых из дешевого полиэстера. Оба куплены за двадцать долларов на распродаже в одной из сетей «быстрой моды», зато у них манящий треугольный вырез декольте, а юбка доходит до середины бедра.

Далее – ботинки высотой до колена, на толстой подошве и с тупыми носами; они увеличивают мой рост на пару дюймов и достаточно удобны – это важно, если учесть, что мне приходится всю ночь проводить на ногах. У меня множество высоких ботинок всех форм, фасонов и оттенков; такая фишка, хоть и не то чтобы по собственному выбору. Возможная альтернатива – резиновые сапоги, но их я терпеть не могу. Никогда не ношу туфли на шпильках или сандалии, даже летом. Или балетки, или эти модные «мэри-джейны» на платформах. Даже самый изящный ремешок на подъеме ноги – это не для меня.

Вообще говоря, у девушек со шрамами вокруг лодыжек не так много вариантов. Один мудак, с которым я по ошибке переспала, до сих пор всем рассказывает, что я даже трахаюсь, не снимая своих обожаемых ботинок.

Далее необходимо натянуть перчатки без пальцев по локоть длиной, а поверх – по три браслета на каждую руку. Тональный крем, консилер под глаза, карандаш для бровей, чуток хайлайтера на надбровные дуги и на «купидонов лук» верхней губы. На губы наношу блеск, сгущающий их естественный цвет до оттенка засохшей крови. Ритуал красоты, почерпнутый из дамских журналов. Без макияжа я довольно невзрачна; внимание привлекают только большие карие глаза, чей взгляд в другой, не моей жизни какой‑нибудь влюбленный дурачок назвал бы «проникновенным», – и мне известно, как их подчеркнуть. Я подвожу веки сильными штрихами темно-синей подводки, присыпаю серебром внутренние уголки. Наконец, кручу-верчу кисточкой туши для ресниц в потертом тюбике, который, признаться, давно пора бы обновить. Так и сделаю, если не пожалею десятки баксов. Результат моих стараний выглядит комковатым, но едва ли кто‑то заметит это в темноте.

Почти готова. Проверяю телефон: времени в обрез, хотя дорожные пробки в этот час обычно развернуты в противоположную сторону. Толстовка из продуктового магазина все еще лежит там, где я ее бросила, на полу в ванной – лужица веселого пурпурно-розового цвета, и я ныряю к ней, чтобы извлечь из кармана на пузе ключи и бумажник, но оттуда к моим ногам выпадает многократно сложенная листовка.

Мое сердце глухо бьется где‑то в горле, когда я поднимаю ее, разворачиваю и разглаживаю на кухонной стойке. Кончиком пальца обвожу гладкий контур лица на снимке, выбившуюся из тугого хвостика непослушную прядку.

«Если вам что‑либо известно о местонахождении Оливии Шоу или вы располагаете другими сведениями, имеющими отношение к ее исчезновению, пожалуйста, свяжитесь…»

Надо позвонить по этому