Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

Геннадий не любил и не привык отступать. Он шел мириться, хотя давно не встречались.

— Ну, я пошел. Счастливо оставаться! — И повернулся. Но Борис крикнул:

— Возьми-ка с собой, друг! — и вытащил откуда-то шоколадные обертки: оказались, проклятые, в кармане.

«Друг» обернулся, и Борис швырнул ему бумажки прямо в лицо. Они рассыпались веером, поплыли к земле.

— Что за шутки, ты?! — крикнул Геннадий.

— Это не шутки, тварь!

Приятели Бориса не поняли, что означал его поступок, не понял и Геннадий. Виталий между тем стал лихорадочно собирать бумажки и запихивать гостю в карманы, приговаривая:

— Бери, бери, парень, раз дают.

Но тот резко оттолкнул Виталия. И выронил сверток.

Бумага разорвалась, упали и покатились «четыре звездочки»[2], разбежались розовощекие яблоки. Сверкнули серебристыми полосками шоколадки. Лезвиями полоснули по глазам, ослепили Бориса.

Он рывком поднял упавшую бутылку и хрястнул об угол стола. Треснуло, развалилось стекло. Брызнул, полился коньяк на руки, одежду, обертки, карты. В руке осталось острозубое горло бутылки. Борис кинулся на гостя, целя в смазливую физиономию, которая стала ненавистной до скрипа зубов. «Посечь! Порезать! Изуродовать!»

Разом, как пар из взорвавшегося котла, ушло из него все человеческое. Подвернулась бы жена — и ее бы так же.

Смело бросился на перехват Мишаня. Трусливо, по-собачьи взвизгнув, отскочил Виталий.

Геннадию показалось, что не один, а трое бросились на него, чтобы окружить. И нож на столе. «Им и убьют», — подумал. И, упреждая, схватился сам...

Не думал, не гадал он, что так все кончится. Так обернется этот никому не нужный, запоздалый визит. И догадался, наконец, что перед ним — муж.

А Борис вырвался из рук приятеля, отшвырнув его, хотя и был слабее.

«Лучше действительно отвалиться», — подумал Геннадий, ощутив легкий холодок страха, но тут же приглушил его. «А вдруг она смотрит в окно? Нет, не ударю. Не смогу, даже если он ударит. Ведь муж», — пульсировала мысль. И все же выставил нож, не как угрозу, как предупреждение: «Смотри, что в моей руке. Остановись! Так будет лучше...»

Борис не остановился.

«...Все равно не ударю...» — будто уговаривал себя Геннадий. Но ударил.

Не сразу. Сначала их обоих спасла его мгновенная реакция. Левой, привыкшей крепко держать баранку, он перехватил руку с обломком бутылки. Может, в сантиметре от лица, и стал выворачивать, сдавливая, заставляя бросить обломок, сдаться.

Но противник не сдался. Борису удалось выкрутить руку и оторваться на мгновение, чтобы кинуться опять и попасть под удар ножа.

Она не смотрела в окно. В это время купала сына. Он стоял в большом тазу бело-розовый, лаковый, жмурясь под потоком ласковой воды. Потом вытерла его насухо, одела во фланелевую рубашку и отнесла в постель.

Мальчик грыз яблоко и ждал отца.

В первые дни с ним было замечательно. Они гоняли по двору велосипед, гуляли в скверике, даже ходили в кино. Отец сам отводил его в детский сад, и мальчик долго не отпускал его, чтобы увидели ребята и воспитатели. Потом ждал, когда заберет его, подбегая к окнам, двери, а если гуляли — к забору. Иногда отец оставлял его с собой на весь день. Они завтракали, дружно мыли и вытирали посуду, гуляли, обедали и вместе ждали маму. Но все реже и реже. Отец стал где-то пропадать, а возвращаясь, торопливо ел и уходил — к столу, где собирались его приятели.

Малышу нравилось, что отец постоянно рядом. Всегда можно подойти и позвать. Но тот все чаще отмахивался: «Погоди. Иди побегай. Нечего слушать разговоры взрослых». А то и прогонял довольно грубо. Было обидно. И так почти каждый вечер — домино, карты и выпивка. Он видел, как сердито сверкали глаза у матери, и не знал, чьей стороны держаться. Ему казалось, что и он в чем-то виноват. Тогда прятался от них и ждал, когда, испугавшись, что нет долго, будут искать, звать и жалеть. И радовался, когда отыскивал отец.

Мальчик так и выбежал во двор в своей длинной до пят рубашке, по полю которой резвились зайки, медвежата и прочие добрые зверюшки. Босиком. Вслед за матерью, которую позвала истошным криком соседка.

* * *

...Погасли прожектора. Двое крепких, натренированных мужчин в черных халатах умело перевалили мертвое тело с земли на носилки. И, кряхтя, двинули тяжелую ношу в темную пасть фургона с красным крестом.

Мальчик сумел проскользнуть вперед. И увидел, что увозили его отца. «Куда? Зачем?» А вокруг, в толпе, легко бросались словами: «убили», «задержали», «только недавно вернулся», «сам первый напал», «из-за карт передрались».

Малыш не разбирался в их значении, а смерть знал по сказкам, в которых герои если и умирали, то в конце обязательно оживали. И знал, что его папа — хороший и добрый. Если умер, как говорят вокруг, то не страшно, смерть все равно его вернет.

Но зачем увозить? Куда? А увезут — когда снова вернется? Он так долго ждал, и они так мало побыли вместе. Если надо, он еще подождет, обязательно будет ждать.

Мальчика тянуло к машине, хотя она и пугала. Забраться бы в нее, закричать, растормошить отца, не пустить с чужими людьми. Оказывается, смерть похожа на сон...

Почему молчит мама? Стоит как чужая и молчит? Только вытирает слезы. Почему не влезла в машину? Нет, она останется со мной. А папа? Как же с ребятами? Он же велел им собраться всем, чтобы послушать отца.

Еще не поздно, не закрыли дверки! Еще пишет человек за столом, наверно, самый главный. Вот он отдал бумаги мужчине, из тех, кто положил отца в машину. Сейчас они его увезут!

Наконец люди стали расходиться, и мальчику удалось подойти ближе к столу. Сейчас он спросит и ему все объяснят.

Он смело тронул следователя за рукав.

— Скажите, пожалуйста... — следователь обернулся и посмотрел вниз. И запомнил на всю жизнь. Малыш спросил вежливо. Как учили взрослые. И мама, и в садике воспитатели: — ...Папа еще вернется?

Очная ставка

Они все сидели в одной комнате, недалеко друг от друга, почти рядом. Отец — на стуле, мать и сын — на сундуке, одна семья, родные люди. А со стороны они смотрелись посторонними, чужими. Сидели молча, не встречаясь взглядами, направив их в разные углы, замкнувшись. У некоторых современных художников есть такая манера изображать людей в группе: вроде вместе, но каждый порознь, стоит или сидит боком, а то и спиной к