Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

На его длинных тонких пальцах, которым мог позавидовать пианист, синели буквы «Миша». Приятели называли его Мишаней. И у него были судимости за кражи, и сейчас он пребывал в стадии неспешного «трудоустройства». Когда его спрашивали о работе, Мишаня объяснял: «Успеется. В последний раз четыре года парился у «хозяина». Без отпуска». И предъявлял, если требовали, справку о прохождении курса амбулаторного лечения. Он еще не решил, как строить жизнь дальше, однако склонялся к убеждению, что на воле лучше.

Играли они чаще в «тридцать одно», так называемую «буру», азартную и несложную игру, рожденную в местах, достаточно отдаленных. Ставили по маленькой. Люди свои, зачем обыгрывать. Дожидались чужих. Играли, чтобы убить время. И убивали его беспощадно.

Здесь и выпивали. Земля вокруг была покрыта расплющенными крышечками от бутылок, словно чистили на столе гигантскую рыбину и разбрызгали чешую.

К этим столам, рассыпанным по нашим дворам, лепится особая жизнь. Эти серые островки греет солнце и поливают дожди, но на их вытоптанной бесплодной почве зеленеют лишь винные этикетки.

Вот на эту зыбкую, как над прогоревшим торфом, почву и ступил Борис.

В тот вечер Виталий подошел веселый.

— Подарочек клиентов! — и вынул из глубокого кармана синего халата поллитровку.

Мишаня, не говоря ни слова, запустил руку под доску стола и достал граненый стакан.

— Есть колбаса, — предложил Борис.

Виталий смотался домой. Принес хлеб, малосольные огурцы, пучок лука. И положил нож.

Оглядев закуску, Мишаня сказал одобрительно:

— Природа! — и вынул финку из чехла. Покрутил, хмыкнул, спросил Виталия: — Сам изготовлял? Да где тебе...

— Не сам, — ответил Виталий, — знакомый один подарил. Хочешь, и тебе такой же выточит?

— Не требуется, — ответил Мишаня и отодвинул нож от себя.

Порезали колбасу, посекли огурцы на четыре части.

Выпили по очереди.

— Все в порядке, Боря, — сказал Виталий, — есть для тебя работа.

— Что за работа? — спросил Борис.

— Лимузинов, директор наш, новую точку открывает по приему посуды. Усек?

— Ну?

— Уговорил его поставить тебя. Поручился, сказал: самый надежный человек.

— Боб, и ты пойдешь? — спросил Мишаня. — Ведь это же материалка[1].

— В том и суть, — сказал Виталий. — В том и есть воспитательная работа. На доверии! Они тебе будут доверять. Ты — им.

— А бой? — спросил опять Мишаня.

— Что бой? — будто не понял Виталий. — Бой, насколько мне известно, — это американский мальчик.

— Фофан! Бой на кого будут списывать?

— Миша! Что ты понимаешь в торговле? Что ты зудишь? Человека на золотое дно сажают, а ты...

— Сажают! — вскипел Мишаня. — Тебя бы хоть раз досадить, гада.

Виталий не обиделся, засмеялся.

— У меня другое призвание... Да это же лафа. А бой туда и сюда повернуть можно.

Но никто ему не ответил.

— Хозяин — барин, — ухмыльнулся Виталий. — Была бы честь предложена. — И полез в карман.

В халате обнаружилась еще одна бутылка. Выпили по второму стакану.

Хрустели огурцами, луком, жевали колбасу. Виталий отбросил бутылку к забору. Мишаня вернул стакан в тайничок. Взялся за карты. Они тасовались плохо, липли. Но торопиться было некуда. Роздал по три.

Этакое благодушие, легкое опьянение, сытость. И надо же было явиться незваному гостю.

Его засек Виталий. Он знал, к кому тот идет. И не удержался, толкнул локтем Бориса.

— Гость-то к вам.

— Какой гость?

К подъезду шел высокий молодой мужчина со свертком под мышкой.

— Разрешите вас на одну секундочку, — окликнул его Виталий. И засмеялся, предвкушая спектакль.

Мужчина оглянулся, но не остановился и вошел в дом. Борису невдомек. Тогда Виталий шепнул, как ожег:

— Тот самый фраер, который твою Ларису навещал...

Догадался Борис и подумал: «Всем известно. Весь двор в курсе». И захлестнула обида и злость. Сидел как оплеванный.

— Заткнулся бы ты лучше, падло, — зло пробурчал Мишаня.

— Мне-то что, пусть идет.

— Заверните его, — глухо сказал Борис, — по-хорошему. Не трогайте.

— Будет сделано, — подмигнул Виталий.

Он нагнал мужчину уже на лестнице.

— Молодой человек, если вы к Ларисе Павловне, то спешу уведомить — они больше не принимают.

Геннадий удивленно посмотрел на возникшего перед ним Виталия, но шагнул выше.

— Тебе же сказали, — раздался снизу бас Мишани. — Чего же ты идешь?

— Вас не спросил. Что вам нужно?

— Предупредить по-хорошему, — сказал Виталий и, паясничая, закинул полу халата на плечо, словно прикрылся плащом. — Прошу вас, сэр, выйти вон.

Однако Геннадий не сробел. Сделал ему ручкой и пошел. Но его взял за плечо Мишаня.

— Тебе же сказали — не принимают. Ну? А теперь драпай.

«Муж в заключении, — подумал Геннадий, скинув руку Мишани и еще раз оглядев сверху донизу Виталия, — откуда эти шаромыжники взялись? Неужели она знается с кем-то из них?»

Он немного потоптался, не хотелось уходить, но все же не торопясь спустился вниз. Выйдя во двор, спросил:

— В чем дело, ребята? Вам-то что, к кому я иду и зачем? Вы что, друзья дома?

— Боря, ты слышишь, он не хочет по-хорошему, он хочет выяснений, — подхватил вопрос Виталий. И подумал: «Неужели так все скучно закончится?» Он был смел, когда рядом приятели.

— Сейчас все узнает, — Борис поднялся угрожающе, но его осадил Мишаня. Он старался избегать спектаклей такого рода.

— Вам же сказали — уходите, — смягчая тон, сказал он.

Геннадий пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, но не унимался Виталий.

— Может, в картишки перекинемся. Хотя вы, сэр, за другими играми пришли...

Великовозрастный балбес видел, что этот парень довольно хладнокровно реагировал на то, как его задирали. Может, и кипел внутри, но вида не показывал. А вот Борис полыхал, и этого Виталий не заметить не мог. Но при его подленьком существовании это был редкий спектакль, в котором он вдруг занял ведущую роль, и отказать себе в удовольствии сыграть ее до конца не мог. Тем более что при зрителях и безнаказанно.

— Не повезло в любви, повезет в игре, — продолжал паясничать Виталий.

— Я вижу, ребята, вам или нечего делать, или просто не в свое дело суетесь, — сказал он резко, но подумал: «Может, дружки мужа? Но столько лет прошло. Ничего, если придется, как-нибудь