Перед истиной - Владимир Павлович Виноградов

— Где же ваш счетчик?

— Не успел поставить, — ответил водитель и засмеялся, открыв ровные белые зубы. — Да вы и не в такси.

— Ничего не понимаю.

— Вижу, торопитесь, ну и решил подвезти, — пояснил, уловив ее смущение. — Не бойтесь, много не возьму.

И снова засмеялся белозубо, показав смуглое лицо с синими глазами в пушистых ресницах. «Красив», — не могла не оценить и оказала с вызовом:

— А с меня много и не получишь.

— Согласен на всё, — он улыбнулся, но потом за всю дорогу не проронил ни слова. Когда подвез к садику и она хотела достать деньги, решительно и мягко положил руку на сумочку и сказал:

— Не стоит.

Она поблагодарила.

— Вас подождать?

— Нет, — улыбнулась она. — Спасибо.

Молча кивнув на прощание, он уехал. Встреча, конечно, забылась бы, если через день не произошла вторая. Он ждал ее недалеко от проходной.

Лариса была из тех, кто долго копит, но щедро отдает. А отдавая, считала, что и сама получает сверх меры, не задумываясь о взаимности. Раз хорошо — значит, взаимно. Не скоро случилась первая размолвка. Не было тревоги и не строила планов. Потому и не огорчилась сильно, когда пришлось выгнать. Но от первой их встречи, точнее, от второй, когда она почти бездумно скользнула в его машину, а он резко захлопнул дверцу, как бы проверяя, закрыла ли, и погнал, словно боясь, что заставит остановить и выпустить, — до самой последней ей все равно всегда было с ним легко.

...С Борисом так не было никогда. Первая любовь, но не безоблачная. Неясно, откуда проникал холодный сквознячок тревоги. Борис был ласков, добр, внимателен. Но вдруг становился до злобы угрюм, замкнут, недоверчив. Настроение его менялось часто, он всегда что-то не договаривал, над чем-то задумывался, но ничего не объяснял, ни во что не посвящал ее. На попытки выспросить отвечал лишь: «Да так, ничего, все будет в порядке». «Почему будет, что будет?» — гадала она, но могла ли угадать. И еще не нравилось ей, как он обращался с людьми. Он дичился их, отстранялся, а с редкими приятелями говорил грубо, отрывисто, с оттенком приказа. «Боря, почему ты так разговариваешь?» — спросила как-то, не выдержав. В ответ он отмахнулся пренебрежительно: «Что с ними говорить, тоже мне профессора».

Но к ней относился хорошо. Была бы постарше, поопытнее, сумела бы добраться до его сокровенных мыслей. И тогда бы сказал: «Разве это люди, Лара? Но мне ли судить их? Сам такой же. Ты, ты мой единственный на свете человек, на которого так удачно наткнулся в своей непутевой жизни, к которому прилип и боюсь потерять. Потому никогда не признаюсь тебе, лучше следователю, оперативнику, а тебе — нет. Боюсь».

Она не докопалась.

* * *

...Это была уже не первая и не последняя их загородная поездка с Геннадием. Незадолго до того, как он появился в ее доме с первой своей шоколадкой. Впрочем, если уточнять о шоколадках, то Геннадий не был скупым. Вначале покупал просто потому, что считал неудобным идти к женщине, у которой ребенок, и ничего не принести. Потом стал забывать. Но дети привыкают, принес один-два раза, ждут. Лариса стала покупать шоколадки сама.

Машина шла почти на предельной скорости по серо-голубой ленте шоссе. По бокам — две зеленые. Он вел ее действительно мастерски. В левой руке руль, правая на плече женщины. Его любимая поза за рулем.

— Водителем первого класса стать нелегко, но можно, — сказал он и снял руку с руля, прижав его коленом. Не спеша достал сигарету, кинул в рот и так же не спеша щелкнул зажигалкой. Сладко затянулся и тогда уже взял руль. — Вот быть мужчиной первого класса — это да!

— Ты, наверное, хотел сказать — человеком.

Геннадий поднял брови, взглянул на нее искоса, самую малость.

— Я сказал то, что сказал. Впрочем, разницы не вижу. Разницы нет.

Они помолчали.

— Не был бы я человеком, смог ли бы, к примеру, кататься с тобой по такой красоте в свое рабочее время?.. Значит, ценят, значит, уважают... Да и всякое другое. Ты, кажется, тоже разобралась, не ошиблась, а? — он легко засмеялся.

— Не ошиблась, — ответила.

Он не уловил еле заметной иронии, был слишком увлечен собой и, конечно, машиной. На предельной скорости мчались.

— Вот ты считаешь, я какого класса человек? — спросил, нисколько не сомневаясь в своей высокой классности.

— Ты? — ответила она, помедлив. — Ты — любитель.

И поразилась точности своего ответа, которого и он не ожидал.

— Хм, — рука сползла с ее плеча и легла на рычаг переключения скоростей.

* * *

И вот вернулся муж.

Такую жизнь начинать, что битую посуду клеить. Хотя склеивать — дурная примета, но выхода не было, она боялась разбить вторично, на этот раз навсегда. Не будь сына, скорей всего не приняла бы Бориса. Не оттолкнула, а ушла бы сама.

Теперь их опять стало трое. И не хотела она, чтобы их тройка распалась. И видела, как радовался сын, что обрел отца. Не могла, не хотела, чтобы померкла эта радость. Но осторожность требовалась от двоих.

* * *

С работой Борис не торопился. Зато успел подобрать приятелей. Один из них, Виталий, сын той самой тети Клавы, подходил к столу во дворе и выгребал худой, жилистой рукой из кармана брюк костяшки домино.

К тридцати пяти годам он поменял дюжину профессий, даже учился где-то, но до специальности не добрался. Крутился подсобным в продовольственном магазине, что был наискосок от дома, в двух шагах. «Рабочим кабинетом» Виталия был стол во дворе. Здесь его могли застать и приятели и прямые начальники.

Собутыльники презирали Виталия, но держались с ним почтительно. К закрытию магазина, а он закрывался рано, Виталий один оставался надеждой квартала. Когда жаждущие атаковывали не совсем прикрытую дверь, он снисходительно принимал мятые деньги и без сдачи вручал поллитровки и четвертинки.

Виталий звонко мешал кости. К столу подходил еще один завсегдатай, плотный парень в коричневой куртке из кожзаменителя. Молча доставал колоду карт, затертых до такой степени, что приходилось гадать, что же на них изображено, и начинал аккуратно сдавать всем, кто оказывался за столом. Он не любил зрителей. Не играешь