Добро пожаловать в Купер - Тарик Ашканани

парнем. Я имею в виду, он ведь дерьмовый полицейский, но Свиное Рыло говорит, что он все же полицейский. Я говорю, о, у вас все серьезно, как в клубе для больших мальчиков, и она стучит по столу и говорит, чтобы я переходил к делу или что-то в этом роде.

Затем начинается самое интересное. Она спрашивает, как я справился с веревками и сумел его вырубить. Я объясняю, что он собирался убить меня там, на вершине, и что я действовал в пределах самообороны. Что это поймут любые присяжные. Поросячий Носик спрашивает, что я сделал дальше, и я рассказываю о том, как ломал ему кости, и обо всем остальном.

Она ничего не говорит, но я вижу, как она сжимает край стола с такой силой, что у нее белеют костяшки пальцев.

После этого я рассказываю о том, как выбрался из леса на главную дорогу. Как дерьмовая «Импала» Томаса отказывалась заводиться. Как мне удалось упросить какого-то придурка подвезти меня на внедорожнике, выхлопная труба которого гремела всю дорогу до соседнего городка.

Это был Чадрон. Я купил себе билет на автобус до Калифорнии, потому что такая погода уже порядком надоела и мне хотелось немного погреться. Конечно, я даже не успел выехать из штата, как ваши ребята взяли меня примерно через полтора часа после начала поездки. А я только что потратил четырнадцать долларов на закуски и номер «Хастлера»; можно сказать, выбросил на ветер.

Поросячий Носик качает головой. Этого недостаточно, говорит она и подвигает мне карту. Покажи, куда тебя отвез Томас, говорит она. Покажи, где ты его оставил, говорит она.

Я смотрю на карту. Говорю, что никогда не был бойскаутом. Она указывает на что-то и говорит, что это Купер, так? Это Купер, и это шоссе ведет отсюда прямо сюда, видишь? Это то место, куда бы отвез тебя Томас. Если проехать по этой дороге, попадешь в национальный заповедник Пайн-Ридж. Ты понимаешь? Неужели это слишком трудно понять? Ты должен показать мне, где в этом лесу он находится. Где подобрал тебя парень на внедорожнике? Он высадил тебя в Чадроне, а с автобуса тебя сняли недалеко от Вайоминга, так что это сужает круг поисков, но, черт возьми, просто покажи на карте место, чтобы мы все смогли разойтись по домам.

Некоторое время я просто сижу. Долго. А потом вдруг осознаю, что не помню. То есть, конечно, я могу вспомнить, но что произойдет, когда я ей расскажу? Все закончится, так ведь?

Я ожидал не этого, хотя думал, что все хорошо спланировал. Ничего не поделаешь. Я понимаю, что мне здесь нравится. Наверно, кто-то скажет, что у меня была дерьмовая жизнь, если здесь мне хорошо, и, вероятно, будет прав. Или, может быть, я чувствую, что с меня хватит. Малыш Джесси Кейн и моя мама научили меня уходить на своих условиях.

Так что я делаю глубокий вдох, откидываюсь на спинку стула, смотрю Свиному Рылу прямо в глаза и говорю, куда она может засунуть свою гребаную карту.

* * *

Проходит пара дней. Ничего особенного не происходит.

Начинаю думать, что, может быть, поддавшись моменту, я совершил ошибку. Мне говорили, что со мной иногда такое бывает. Я как раз собираюсь приступить к последней главе своей книги и практически зачитываю вслух каждую букву, чтобы растянуть удовольствие подольше.

И тут дверь распахивается. Я замираю и поднимаю глаза – посмотреть, кто пришел ко мне в гости.

Слышу голоса, говорящие приглушенным шепотом. Причем голос женский. Говорит кому-то, что все будет в порядке.

Закрываю книгу. Интересно.

Тук-тук-тук.

Кто-то спускается по лестнице. Я вижу ноги, туфли-лодочки. Слипоны, без шнурков. Выше темные джинсы и белая трость. Черт возьми, думаю я про себя. Она приехала навестить меня. И действительно, несколько неуклюже спустившись по лестнице, она останавливается перед дверью камеры. Трость ударяется о сталь. Мэри отступает на шаг.

Она не сильно изменилась, ну, если не принимать во внимание очевидное. Никаких розовых прядей, никаких зеркальных солнцезащитных очков. Я вспоминаю, с чего все это началось. Нашу первую встречу. Как я стоял под проливным дождем и наблюдал за ней через окно. Вспоминаю музыку в гостиной и поскрипывание моих мокрых ботинок по деревянному полу ее комнаты. Теперь все это кажется таким далеким.

Она смотрит прямо перед собой. По крайней мере впечатление именно такое. Стоит с высоко поднятой головой, в выражении ее лица вызов.

– Саймон Джейкобс, – говорит она. Голос у нее сильный.

Я слегка откидываюсь на спинку койки. Не хочу с ней разговаривать.

– Саймон Джейкобс! – повторяет она.

Лучше бы я все-таки не садился. Напоминаю, убеждаю себя, что она не может меня увидеть, но, черт возьми, это действует на нервы. Молчу, надеясь, что ей надоест и она уйдет.

Книга соскальзывает и со стуком падает на пол. Мэри поворачивает голову на звук.

– Я слышу тебя, – говорит она. – И знаю, что ты меня слышишь. Поэтому просто скажу то, ради чего пришла сюда, а потом уйду.

Мне показалось, что на этих словах ее голос слегка дрогнул. Я молчу, но сердце бешено колотится.

Она говорит, что знала Томаса совсем недолго. Говорит, что они не были близкими друзьями, но когда-нибудь могли бы ими стать. Говорит, что друзей в Купере у нее мало. Говорит, что знает, что я был с ним в конце, что для нее не важно, что между нами произошло. В конце концов, это не ее дело.

Она говорит, что никогда не сможет простить меня за то, что я с ней сделал. Говорит, что не знает, сможет ли жить дальше. Что ее ноги все в синяках уже лишь оттого, что она пытается передвигаться по квартире. Говорит, что больше не может пользоваться своим проигрывателем, и это, наверное, хуже всего.

Она говорит, что Томас запутался в жизни, что какую бы цель я ни ставил, убивая его, эта цель достигнута, и я уже ничего не приобрету, оставляя его там, в неглубокой могиле, или даже без всякой могилы. Оставляя его на растерзание животным.

Она говорит, что у Томаса не все было хорошо, но это нормально, потому что и у нее не все хорошо. Она говорит, что никогда не задумывалась о том, что бы произошло, если бы она встретила такого же, как она сама, но в любом случае она не хотела бы, чтобы все закончилось вот так.

Нельзя, чтобы все закончилось вот так, говорит она.

И начинает плакать.

Слышны шаги. Кто-то спускается и спрашивает, нужна ли ей помощь. Она отмахивается.

Сильная. Сильнее, чем я думал. Она стоит там почти минуту, ожидая, что я заговорю.

Я ничего не говорю.

После долгого молчания она кивает. Шмыгает носом. Говорит, что должна была хотя бы попытаться. Поворачивается и уходит.

Тук-тук-тук.

Я смотрю ей вслед и думаю о том, что она сказала. О встрече двух сбившихся с пути, запутавшихся людей.

Похоже, все эти разговоры о моем прошлом в последние несколько недель повлияли на меня больше, чем я думал, потому что я вспомнил свою мать.

Я смотрю ей вслед, как она поднимается по лестнице, как постепенно исчезает из виду. Даже поднимаюсь, чтобы видеть ее дольше. А потом, когда остается только кончик трости, отвороты темных джинсов и туфли-лодочки, делаю шаг к решетке и прижимаюсь ртом к щели между прутьями.

–