Стеклянная шестерёнка - Акили

Эдельхейт нарочито беспечно рассмеялся, но Инес осталась серьёзной.

– Я вам не верю, – вдруг сказала она, и Гай удивлённо замолчал. – Вы это нарочно говорите. Чтобы я думала о вас плохо. Зачем?

– Инес…

– Нет, не отвечайте. Я… всё поняла. Это вы извините меня.

Инес отвернулась и поспешно скрылась в глубине дома. До последней секунды она старалась сохранять достоинство. Гай тяжело вздохнул и покинул дом.

* * *

Винс усталый возвращался в своё убежище сквозь темнеющий вечер. За это время его попытались дважды облапошить ночные дамочки и один раз ограбить подростки. Правда, завидев в кармане сюртука револьвер, и те, и другие резко теряли пыл.

Он шёл через фабричный район мимо спичечного завода и скотобоен, вонь которых долетала за три квартала. Где-то во дворе женщины стучали камнями по свёрткам – разбивали кости, чтобы изготовить из сваренных осколков масло для ламп. Судя по запаху, где-то недалеко вытапливали жир. Дети уже зажигали свои импровизированные факелы и искали желающих идти домой при свете. А «дьявольские кошки» с наблюдательностью сыщиков высматривали клиентов побогаче.

Трудовая жизнь в Гласстоне не прекращалась ни на миг. Когда одни, повинуясь фабричному гудку, отправлялись спать или кутить, другие заступали на свои «работы». Винс чувствовал себя и тем, и другим. При свете дня он переодевался и добывал информацию, а ночью творил свои тайные дела.

Джеймс интересовался несколько раз, но Винс быстро остужал его любопытство, намекая на прекращение банкета в пабе. Бедняками легко манипулировать, и богачи этим пользуются. И здесь Винс знал, каково быть и тем, и другим.

Он свернул на Дейли-стрит, на которой уже начинался ряд доходных домов и маленьких ночлежек, и чуть не налетел на мальчишку-газетчика. Тот с расстроенным видом перевязывал свой товар.

– Припозднился ты, дружок. Твои приятели, небось, уже свежую партию караулят, – бросил ему Винс и, отмечая внушительность газетной стопки, добавил: – Что, плохой улов?

– Никудышный, сэр. Подумал, что хоть тут хорошее место.

– А… новенький, значит. Тут хорошее место, только время ты выбрал неудачное. Давай хоть одну у тебя куплю. Утренний выпуск?

– Да, сэр. С вас один пенс.

Винс бросил монетку в маленькую ладонь и раскрыл газету на случайной странице. При тускнеющем естественном свете он едва разглядел стройные столбики объявлений. Одно привлекло внимания, потому что рядом с ним нарисовали картинку.

«Найден кошель в районе Брокенвуд. По словам прохожих, его обронил худой мужчина среднего роста, лет двадцати – тридцати. С тёмными волосами и щетиной, карими глазами, большим носом, чуть оттопыренными ушами и внушительным родимым пятном на подбородке. Был в зелёной твидовой куртке, коричневой кепке, желтоватой рубахе и штанах на подтяжках. Если вы владелец кошеля, можете забрать его на Оуксфорд-стрит в доме № 3 с 17 до 19 ч. Спросить джентльмена с чердака».

Рядом с объявлением нарисован маленький схематичный портрет. Вылитый Джеймс.

– Парень… – обратился Винс к газетчику, – покупаю у тебя все.

Глава 17. Ещё один винтик

Хадингтон шёл в подозрительной тишине.

Между днями представлений театр терял своё очарование: яркий свет в зрительном зале становился приглушённым, занавес убран прихватами, красивые декорации стояли наизнанку, на бутафорских деревьях висели цветные занавески, картины в красивых рамах небрежно сложены, столы и стулья сдвинуты как после приёма, а рабочие перчатки, швабры, фартуки, тряпки и прочие принадлежности валялись прямо на сцене.

Хадингтон не любил межпремьерные дни. Они словно показывали всю изнанку жизни, обнаруживали её неприглядную сторону за нарядным фасадом. Когда-то он жил на этой изнанке, и лишь одним глазком ему удавалось увидеть тот праздник, что творился на сцене в дни представлений.

Это было волшебство, магия театра и актёрского притворства – настолько искусного, что ему верили все. Верили, что вот она, настоящая жизнь – яркая, красочная, полная света и оваций. Хадингтон жил ради этой жизни. Дни между спектаклями воспринимал лишь как подготовку к ней. Десятки дней репетиций ради одного дня настоящей жизни.

Хадингтон с содроганием вспоминал те дни, когда мог лишь держать метлу на этом празднике. Когда взгляд был опущен в пол и мог видеть только пыль, грязь и мусор, оставленный героями настоящей жизни. Когда уши лишь издалека ловили радостный гвалт и свист вылетавших пробок шампанского.

Сейчас Хадингтон сам создатель, художник и архитектор жизни. Той самой яркой и настоящей её части, что проходит в стенах этого театра.

«И в самом деле слишком тихо. Где все работники?»

Хадингтон в полной тишине прошёл за сценой. Каблуки его туфель гулко стучали по доскам пола. Глаза моргали от пятен приглушённого света. Он вышел в пустой коридор и открыл дверь своей комнаты-гримёрки.

«Не заперто?»

– Чудесный театр, мистер Хафманн.

Хадингтон встал как вкопанный. Он так удивился, что даже не заметил, что его назвали другим именем.

– Мистер Эдельхейт? Что вы делаете в моей комнате?

Детектив в светлой с иголочки одежде с идеально приглаженными волосами расслабленно сидел, положив ногу на ногу, в любимом кресле Хадингтона. Из-под приспущенных чёрных очков коварно поблёскивали разноцветные глаза. Прекрасный сценический образ… если бы он был исполнен на сцене, а не в комнате директора!

– Осматриваюсь. Недавно был в театральном архиве. Там нашлось много всего интересного: афиши, газетные вырезки, фотографии. Хорошо, что прежние директора озадачивались сохранением истории. Правда, мне на время пришлось сменить одежду, чтобы посмотреть коллекцию, не привлекая внимания.

– Если вам хотелось посмотреть коллекцию, вы могли просто попросить меня. Для этого не нужно было вламываться в мою комнату, сэр! – тихо злился Хадингтон.

– Если бы я попросил вас, то вы бы скрыли от меня всё самое интересное, мистер Хафманн.

Директор широко распахнул глаза. Его прежнее имя очень давно не звучало в Гласстоне. Даже в ратуше он был известен как Руперт Хадингтон. Откуда?..

– Рудольф Хафманн, – продолжал тем временем Эдельхейт, вертя в руках старую фотографию. – Не местный уроженец, сразу видно. А вам хотелось влиться в местное общество всецело, стать новым человеком – богатым и уважаемым.

– Покиньте мою комнату, сэр, иначе я не посмотрю на ваше положение и вызову полицию. Вторжение в частную собственность.

– Не нужно никого звать. Позвольте мне закончить. Тогда я уйду, и мы больше с вами не встретимся. Даю слово.

Хадингтон нахмурил брови в раздумьях. Затем терпеливо сел напротив Эдельхейта и машинальным движением подкрутил усы:

– Валяйте. Какая нужда была лезть в мои дела?

– Работа, разумеется. Здесь произошёл громкий инцидент, который затронул