Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

– Я люблю ее и знаю, что мы друг другу подходим, как никогда не будем подходить мы с тобой. Но и тебя я люблю, Вивви. Я понял это на свадьбе, когда ты подала Бридж у алтаря мое кольцо. Я понимал это, когда мы были детьми. Я сожалею. Легче смириться, когда тебя нет рядом. Но я не смирился, хотя и пытался. Мне не доставляет удовольствия любить двух женщин, двух сестер. Это каким человеком нужно быть?

Слова, прямой, честный удар.

Наконец он сказал то, что я хотела и боялась услышать. Это не катарсис, которого я ждала. Не стоило произносить этого вслух. Птица, выпущенная из клетки, вдруг понимает, что разучилась летать. Лучше не знать.

– Не надо, – вырывается у меня. – Это нечестно. Говорить мне это сейчас. Говорить это.

Их свадьба – один их худших дней в моей жизни. На мне было голубое платье, которое выбрала сестра и которое струилось сзади, словно водопад, а улыбку я долго тренировала перед зеркалом, пока она не стала походить на улыбку из рекламы зубной пасты. Мне потребовался год, чтобы уговорить себя сходить на свидание. Если я позволю Майку к себе прикоснуться, я снова вернусь к началу пути.

– Если бы ты сожалел тогда, то никогда не втравил бы меня в любое из своих дел, когда я была без ума от горя. Если ты испытываешь сожаления сейчас и если ты муж и отец, каким я хочу тебя видеть, ты немедленно развернешься и уйдешь.

Он делает неуверенный шаг вперед. Я отступаю назад.

– Мне нужно знать, – тихо говорит он, – если бы я… попросил тебя… тогда… ты бы осталась?

– Хочешь, чтобы я тебя отпустила? – Я не верю своим ушам. – Тебе требуется подтверждение, что со мной у тебя ничего не вышло бы? Позволь мне облегчить тебе задачу, Майк. Ты сделал правильный выбор.

Мне хочется кричать. Может быть, и нет никакой судьбы. Нет ни правильного, ни неправильного выбора, есть просто выбор. Красота и боль, хорошие люди и плохие, все диктуется выбором. И мы не зря не способны заглянуть глубоко в историю. Иначе никогда не решились бы выбрать.

– Я не хочу больше причинять боль своей жене, – умоляюще говорит Майк. – Причинять боль тебе. Вивви, ты вся дрожишь. Я не могу на это смотреть.

А я не в силах это контролировать. Я, двадцативосьмилетний астрофизик, и я, семнадцатилетняя девушка, которая только собирается поступать в колледж. Я стою на этом душном крыльце и одновременно на шатком причале, солнце высушивает пузырьки озерной воды на моем теле, и грубая рука Майка развязывает красную тесемку от бикини у меня на шее. И тогда, и сейчас его руки обнимают меня. И тогда, и сейчас я не знаю, кто начал первым. И тогда, и сейчас я целую его так, словно хочу утонуть.

А где же теперь тот, кто вмешался, где третий лишний, попросивший Майка поймать веревку?

Где тот, кто развеял чары?

Лодка старика появилась из ниоткуда, словно тревожная рябь на гладком, как стекло, озере. Закат воспламенил воду, словно факел. Я стояла униженная, дрожащая, прикрывая ладошками грудь, маленькие белые треугольники, выделявшиеся на коричнево-золотистой коже, татуировки утоленного подросткового лета. Вот только моя страсть не была утолена – парень, которого я любила, первый раз повел себя так, словно собирался ответить на мои чувства.

Привязав лодку того рыбака, Майк молча отвез меня домой. Когда я выскочила из машины, он сказал мне в спину, что сожалеет. Сожалеет! Чаша моего унижения переполнилась. Через неделю я уехала в колледж. А в канун Рождества красную ленточку на его подарке развязывала моя сестра. Ожерелье с подвеской в форме сердца, усеянного бриллиантами. Спустя год они обручились.

Все идет, как должно быть? Или в операционной системе что-то сбоит?

Его пальцы блуждают, оставляя жгучие отпечатки на моей коже под рубашкой. Доказательства. Следы, которые проявились бы, если бы моя сестра посыпала их порошком для снятия отпечатков.

Это то, что чувствуют умирающие звезды в своем последнем огненном танце?

Экстаз, который обращается в жгучую боль?

Если сейчас я не заставлю себя поступить правильно, то окажусь не в начале пути.

Я буду в самом его конце.

Я отрываю свои губы от его губ и отступаю назад. На лице Майка такое же ошеломленное выражение, как и на моем.

Отступая и пошатываясь, мы продвинулись на двадцать ярдов вглубь лужайки от тротуара, откуда начали.

В темноте раздается резкий смешок.

– Кажется, Бубба Ганз не всегда ошибается.

Тягучий выговор Джесса Шарпа, словно лассо, которое он набрасывает Майку на шею, оттаскивая его в сторону.

А вот и третий лишний. Лучше поздно, чем никогда.

Глава 27

Майк и Шарп спорят на крыльце, два тренированных, крепко сбитых техасских копа. Я различаю отдельные слова и фразы из-за двери, которую захлопнула у них перед носом.

Болван. Облажались по полной.

Не уверена, относятся ли последние слова ко мне, делу Лиззи Соломон или к тому и другому. Раздраженные соседи, должно быть, шарят под одеялами в поисках телефонов, набирая полицию, не подозревая, что полиция уже на месте.

Я слишком устала, чтобы вмешиваться в их спор, и слишком зла на себя. Я все еще ощущаю синяк на губах от поцелуя Майка и жгучее унижение оттого, что Джесс Шарп нас застукал. Почему у меня внутри до сих пор все сжимается с той минуты, когда я заметила разочарование в глазах Шарпа, как будто подвела его лично? Я хочу верить, что Майк – хороший человек и в то, что Шарп – отличный коп, приверженный доказательствам, верящий в познание. А его худший изъян – нежелание откровенничать перед кем-то вроде меня, танцующей между мирами, ведьмой без метлы.

Но есть и другой голос, я хочу заглушить его и не могу.

Он велит мне бежать к Майку, потому что только так я сумею его спасти. Он твердит мне, что изъяны Шарпа гораздо, гораздо серьезнее.

С первого взгляда я поняла – он тот, кто сумеет привязать меня к земле. Просто не знала, использует он веревку или призовет на помощь логику. На ангельской ли он стороне или подрезает ангелам крылья, позволяя упасть?

Я больше не могу слушать, как они ссорятся. Хватаю телефон с кухонного стола, запираюсь в ванной, включаю душ, чтобы заглушить белый шум. Захожу сразу в «Твиттер», впервые после того, как вошла в студию Буббы Ганза.

Должно