Нешкольный дневник - Антон Французов

Перед отъездом мне удалось справиться о Катьке, оказалось, что ей уже лучше, что ее скоро выпишут и никто ее не беспокоил, так что тут можно было быть относительно спокойным: если бы бандиты Мефодия были уверены, что Катя в деле, что она убила Костика, то они не стали бы дожидаться ее выписки из больницы, замочили бы прямо в палате. Тем более что у Кати с больницами вообще не сложилось, я так понял: в свое время у нее крыша поехала на процедурах, на черепушку которые, и потом влипла она из-за того конкретно. С тем делом, когда Котел откинулся, кони двинул.

Привезли нас «по рельсам» в городок где-то под Тверью, что ли. Сослуживцы мне достались еще те: половина из деревни, почти неграмотные, вторая половина судимость-условняк имеет. Без «бля» толком никто двух слов связать не может. А еще был интеллигент, из университета, так тому в первую же ночь такое высшее образование устроили, что он вообще дар речи потерял. Икал только и головой мотал.

Про первые полгода ничего не помню и помнить не желаю. Блекло, тошнотно и размазанно, как та каша, которую выдавали на завтрак, обед и ужин. Особенно доставали меня эти идиотские названия, которые среди бравого личного состава хождение имели: «дух», «запах», «слон», «черпак» и так далее. Меня в глаза «запахом» зовет, а от самого несет как из помойной ямы, в которой стадо козлов поселилось. Уроды. Многие представляли армию как нечто инфернальное, жуткое, мало чем от зоны отличающееся. Особенно в свете того, что об армии пишут в газетах, как клопомором травят бедных призыв-ничков страхом. Да ничего в армии страшного. Просто противно, нудно и — вопрос лезет в глаза, в уши, плотно забивает нос запахом немытого тела — зачем… зачем, к чему все это? Быть может, я говорю это с высоты своих метра девяноста, восьмидесяти девяти килограммов костей, сухожилий и чистых, без примеси жирка, мышц. Но я говорю это и из выгребной ямы жуткого своего детства, приучившего меня выживать везде.

Я быстро выбился в авторитеты, даже недобрав срок службы для возведения в старослужащие. «Деды» меня не трогали. Сержант Грибулин, после того как я достал ему автомат, утопленный им по пьяни в глубоком (метров семь или восемь) пруду, хлопал меня по плечу и говорил: «Кашалот, бля!»

Откровенно говоря, мне было смешно. Передо мной проходили вереницы людей, которые не сумели найти своего места в жизни и тупо просирали дни и месяцы в огромном всероссийском сортире, гордо именуемом рядами Вооруженных сил. Большая часть этих самых сил была вооружена наглостью, вызревшей в недрах старых слабостей и обид, или тупой, забитой покорностью. В зависимости от неофициального армейского статуса. По крайней мере, там, где служил я, было только это. Да, есть лихие армейцы, боевые орденоносные офицеры. Самого лихого и храброго, которого я когда-либо видел, посадили за убийство трех московских проституток. Вот так.

Я часто за собой замечал, что я как хамелеон. Меня сложно вычислить, сложно влезть в душу. У меня словно много их, этих душ. Как жен, как смертей у кошки. И армии меня не перемолоть было. Тех дубов, которых призывали из деревень Большая и Малая Хуевка, быстро обрабатывали, только стружки летели. Я же не дерево. Иногда я ощущал себя не из плоти и крови, а сложенным из нескольких пластов земли: один корявый и тяжелый, с прослойками черной злобы, второй мягкий и светлый, обманчиво податливый и пластичный, третий — как магнитный железняк — притягивающий, стойкий. Надежный. И потому, что такой я многослойный, не взять меня — ни динамитом рвануть, ни пробить, ни промыть. Ни кусками поломать и сложить, как послушную пирамиду.

Ладно. Гоню. Бывает.

В армии все переменилось, как назначили к нам майора Каргина и — в мою роту — капитана Заварова. Каргин был круглый тип, совершенно не похожий на военнослужащего, в очках и с лоснящимся как от жира подбородком, круглым и безволосым, как у бабы. Круглые глаза, круглые плечи, массивный живот, выставленный над ремнем на манер тарана. Выручал его только голос — низкий, рокочущий, способный и мурлыкать бархатно, и чеканить каждый слог, и зубодробительно раскатывать басовый рев приказа: «Смиррррррно!!» Заваров же, напротив, этакой брутальной наружности, чем-то неуловимо напоминал мне саратовского бандюгана Кирюху, но при этом имел длинную, тощую фигуру, похожую на вопросительный знак и несоразмерно длинные красные руки-клешни. Редковолосый белесый хохолок торчал над арийским профилем и тусклыми белужьими глазами. После их водворения в части я сразу же пошел на повышение. Майор назначил меня сержантом и командиром отделения. Смысл и причины этого назначения выяснились достаточно скоро и оказались куда как неожиданными.

Меня вызвал к себе капитан Заваров. Он был капитально пьян. Рядом сидел майор Каргин. Этот, согласно субординации и более высокому званию, был еще пьянее. Меня поднял прямо с койки сержант Грибулин. Было около полуночи, и я с трудом удерживался от желания врезать ему по скуластой, косоглазой физиономии. У меня оставался к нему старый должок, еще с того времени, когда я не был сержантом и он гонял меня по плацу сорок кругов в общевойсковом защитном комплекте.

Начальство млело.

— Тебе, сержант Светлов… парручается задача, — густо запинаясь, выговорил Заваров. Каргин только квакал. — Задача… стра-те-ги…ческого, я бы сказал, значения. Эт-та… задача ясна?

— Вы ее еще не сформулировали, товарищ капитан.

— Ить, однако… умный, стало быть. Сформули-ли… литр. Пьешь, салага? — Он выпучился на меня налитыми крэвью глазами, белесый хохолок надо лбом плясал гопак. — Самогон… повариха', Машка, продает.

— Никак нет, товарищ капитан, — ответил я. А потом добавил: — Пью.

Капиташка моих парадоксов не понял и продолжал металлическим голосом вести скрипучую речь, которую, как плохо смазанный механизм, иногда заклинивало на особо труднопроговариваемых словах:

— Значит, так, сержант Светлов. Срочно требуется доставить и привезти в часть две, а лучше три единицы женского пола. До утра. За час до сигнала «подъем» — долой! За-да…ча ясна? — Он выпил. — Может, вы спросите, почему именно вы, сержант? По уставу вы ка-те-го-ри-чес-ки не имеете права спрашивать у вышестоящего начальства о цели… при-каза. За зло… злостное неподчинение приказу — три года дисбата. Но устав не человек, а по-человечески вы такой вопрос задать можете. Почему именно вы? Потому что для выполнения этой задачи вы кажетесь наиболее подходящим кандидатом. Рассуждение ясно?

Яснее было некуда. Начальство получило долгожданную зарплату и гуляло. Майор Каргин был главным на территории части, потому он гулял особо эффективно. И едва ли — на те деньги, что входили в денежное довольствие. По крайней мере, я точно знал, что только вчера спиСали целую цистерну отличного дизельного топлива.

— Так точно, ясно, — отчеканил я, обращаясь скорее к своим мыслям, чем к капитану Заварову.

— В-вапросы есть?

— Никак нет. То есть — так точно, есть. На чем прикажете добираться до города?

Зашевелился Каргин. Он и ответил за лейтенанта:

— Возьмешь, голубчик, мой «бэ-эм…вэ-э-э»… штабной «уазик». Пропуск сейчас получишь. Он уже выписан, только твою фамилию… это,, черкнуть.