Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

от Твери в брызжущее из-за горизонта утро, и Маша, ворочаясь в прохладной бессоннице, ловила себя на том, что впервые с ней происходит нечто, что не управляется ее разумом и волей, а катится под горку раскатистым самокатом — и хорошо, и вот оно — счастье, пугающее, страшное скоротечностью, — в эти минуты Григорий Колдобин, как раз закончив статью в газету, готовился приступить к приятной части вечерней программы. Его подруга или, как раньше говорили, любовница, курила тонкую сигарку, пока известный журналист принимал душ — в спальне Колдобин курить настрого запрещал, — и разглядывала пустой двор. Она соскучилась по этому человеку, состоящему, казалось, из одних недостатков.

Телефонный звонок, учитывая профессию хозяина, не удивил ее. Колдобин, тоже в халате, с распаренным лицом и сырыми блестящими волосами, появился из ванной, когда она успела выяснить, что звонит важный туркмен по важному делу.

Колдобин изобразил недовольство, давая понять своей штучке, что с туркменами построже надо, а то им волю дай, так личной жизни вовсе лишат.

— Доброй ночи. Колдобин слушает! — с подчеркнутой официальной ноткой произнес он.

— Капитан Атаев из Ашхабада беспокоит. Срочный разговор, господин Колдобин. Я тут, у подъезда жду вас.

Колдобин выглянул в окно. У гаража, в конусе света стоял человек.

— В чем дело? Я сам только из Ашхабада вернулся. Почему ночью?

— Вы спуститесь, я вам объясню. Это быстро. Мы с коллегами проездом, очень, очень заняты. Очень торопимся. Мы к писателю одному торопимся. У нас новости. Полковник просьбу передал. И подарок.

— Какой полковник? — из предосторожности все же спросил Колдобин, хотя понял, о ком говорит капитан. Атаев выговаривал слова медленно, грамотно, с хорошо затушеванным акцентом.

— Григорий Валерьевич, спускайтесь. Вам ли не знать, какие у нас полковники.

Колдобину очень не хотелось спускаться к туркмену. Выходить на холодный двор. Но и звать к себе капитана не следовало. Знает он азиатов. Торопятся, торопятся, а потом из дома не выставишь. А если еще водки попросят для согрева…

— Сейчас приду, не ложись пока, — наказал он подруге, натянул треники, кроссовки и куртку, взял ключи и отправился на встречу. Слова Атаева о подарке особенно заинтересовали его.

Девушка увидела, как Колдобин вышел из подъезда, дошел до гаража и исчез за его освещенным квадратом. Она выпила кофе, приняла душ, долго возилась с кожей на лице, сохнущей выше меры, снова выпила кофе и, наконец, рассердившись, прилегла. Прошло около часа, Колдобина не было, и ее охватило волнение. Мобильный телефон хозяин оставил дома, документы тоже лежали в кармане пальто. Девушка еще помаячила у окна и вышла на улицу, где, ежась от холода и страха, стала искать приятеля. Но его не было. Она, плача, позвонила в милицию.

— А что вы, собственно, плачете? К знакомому вышел? Вот у него и ищите, — ответили в отделении.

— Да не знакомый. Приезжий, — убеждала она начать поиски, но опасалась рассказывать известные ей детали.

— Розыск! Да что вы, милая! Розыск! Розыск у нас через трое суток. А ваш и пару часов не перегулял. С приезжим, сами говорите. Знаем мы этих приезжих. Кто он у вас? Журналист? Ну что вы. У этих в одном месте шило. К утру пришлепает.

Она попробовала поскандалить, пригрозила газетой, но мент без особой страсти ответил, что у него ночных дел — по горло, и из-за какого-то драного акулы пера рвать известные места его люди не обязаны. И не будут. А газета — газета хороша для тех самых известных мест. А времена, когда с газетчиков пылинки сдували, слава богу давно прошли. «Мой совет — в душик и спать. А проспитесь — тут ваш голубь, с повинной!»

Поразительно, но грязные слова хама из отделения милиции успокоили, и она все-таки заснула. А под утро проснулась, услышав ковыряние ключа в замочной скважине. Колдобин вернулся. Он был трезв, но слова упрека и гнева застряли у женщины в горле при взгляде на него. Ей захотелось уйти от него. Навсегда. Не оттого, что виноват, а оттого, что принесло его тело в себе такую болезнь, что теперь либо дели ее всю жизнь, либо беги скорее. Но ни к первому, ни ко второму она не была готова. Она пошла в ванную, включила на полную мощь воду и, время от времени вытирая с лица брызги, смотрела и смотрела в зеркало. Потом, выйдя, увидела, что Колдобин спит, свернувшись поверх одеяла калачиком. Она вытянулась в одежде рядом с ним, но не прикасаясь к нему, и уснула.

* * *

Гена Мозгин исполнил роль Амангельды Атаева без спецэффектов, просто, но эффективно. Как и ожидал Раф. Уйдя за гаражи, он спросил Колдобина, кто руководит операцией по ликвидации Балашова, и, не дожидаясь ответа, резко и коротко пробил основанием ладони в пах. Затем изложил журналисту несколько вариантов развития сюжета. Все они выходили нехороши для Колдобина, но лишь в одном из них он оставался при доме, любовнице, имени, детородном органе и при жизни. Туркменский генерал Назаров далеко, Туркменбаши высоко, а мы здесь, мы совсем рядом — убедил Атаев-Мозгин. Колдобину в детстве умный учитель физкультуры объяснил, что идеи хороши только тогда, когда их вес ощущаешь либо в кармане, либо в кулаке. Такие они, учителя физкультуры, прямые и опытные. После повторного удара, очень больного и очень прямого, Колдобин сделал выбор и, сев в чужую машину, уже не спорил, когда его везли куда-то. Он утратил жизненную цепкость и даже не следил, куда. А потом рассказал, что знал, о полковнике Сарыеве, рассказал о Кеглере. Знал он не много, но искренностью убедил Гену и был отвезен обратно, домой. На прощание Мозгин вежливо повторил урок: что, кому следует говорить и как следует сообщать ему, Мозгину, о новых просьбах друзей-туркмен.

— Мы на вас пока не в обиде, — даже дружественно, но сильно хлопнул его по плечу Мозгин, — хочешь, как говорится, жить… Герой нашего времени, можно сказать. Так что идите спать, жизнь продолжается. Пока. А умный умного ведь поймет! Ну, идите, идите, а то подруга жизни волнуется…

И Колдобин хихикнул, шаркнул ножкой, сказал: «Да не волнуется она. Не подруга, а так, штучка», и пошел через пустырь домой.

В темном конусе фонаря шел старик тела, и на горбатой душе грузом лежала беда. Он презирал себя. Его победил Паша Кеглер, ничтожество, тля Кеглер! И жизнь, которая шла вверх, споткнулась о камень и рухнула лицом вниз.

Сарыев докладывает Джудде Сентябрь 2001-го. Ашхабад

Полковник Ораз Сарыев лично выслушал доклад майора Кулиева о