Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

Вот тут-то Коноплев действительно почувствовал себя виноватым.

Николай Иванович видел: лейтенанту Тихонову не терпится исправить свой давний промах, когда он в подъезде напротив комиссионного магазина так глупо упустил гражданина, продававшего ворованную табакерку. И теперь он предоставил ему такую возможность.

— С сегодняшнего дня наблюдать за Мариной Белой будешь ты. Не может быть, чтобы она еще раз не встретилась с Пустянским. И тут уж смотри в оба! Не упусти!

— Есть смотреть в оба! — радостно проговорил Тихонов. Это было первое поручение, которое он получил, будучи уже работником МУРа, куда был принят по рекомендации Коноплева.

Через два дня в кабинете подполковника раздался звонок и прерывающийся от волнения голос лейтенанта произнес:

— Товарищ майор! Докладывает Тихонов. Марина встретилась с Пустянским.

— Прежде всего успокойся! Что они делают?

— Стоят в очереди на такси.

— Немедленно — к ним! Не отходи ни на шаг! Упустишь — голову…

Однако что случится с его головой в том случае, если он упустит Пустянского, Тихонов так и не услышал, бросил трубку.

Коноплев, нервно меряя крупными шагами комнату, с нетерпением ждал следующего звонка лейтенанта. Но телефон молчал. Каково же было его удивление, когда Тихонов появился перед его глазами, так сказать, собственной персоной:

— А вот и я!

— Кто вам разрешил оставить наблюдение?! — грозно попросил Коноплев.

Тихонов тыкал пальцем в пол:

— Они там…

— Где?

— Внизу.

— Что значит внизу?

— В приемной.

— В нашей приемной?

— Так точно. Я просил дежурного присмотреть за ними.

— Это лишнее. Раз пришли, то не уйдут.

Коноплев уселся за стол, подпер щеки кулаками, задумался. Зазвонил телефон.

Дежурный доложил:

— Товарищ подполковник, тут к вам двое…

— Белая и Пустянский?

— Так точно.

— Пустянского пропустить! Женщина пусть подождет.

— Прошу оформить мне явку с повинной…

Перед Николаем Ивановичем стоял высокий, щеголеватого вида парень. Короткая кожаная курточка с меховыми отворотами, ярко-синие джинсы плотно обтягивают узкие бедра, длиннущие ноги — в сапогах-техасах. На запястье золотая браслетка.

— В чем же вы желаете повиниться, гражданин Пустянский? Уточните, пожалуйста.

— В том, что причинил беспокойство мадам Монастырской, — парень нагловато усмехнулся, сверкнув золотой коронкой. — Однако прошу записать: из ее имущества себе не взял ничего. Все возвращено: часть — пострадавшей, а что поценней — то государству. Могу подтвердить соответствующими квитанциями.

Пустянский хорохорился, говорил гаерским тоном, но видно было, что он не в себе. Лицо бледное, над верхней губой крупные зерна пота… Глаза бегают. Сквозь привычную маску угодливой наглости просвечивают тоска и растерянность.

— Вы отдаете себе отчет, что, возвратив украденное, вы отнюдь не избавили себя от уголовной ответственности за содеянное? — спрашивает Николай Иванович.

Пустянский опускает голову, взгляд устремлен на рисунчатый, в крупную клетку, линолеум. Голос его звучит почти жалобно:

— Но разве суд не учтет? Я сам пришел… вещи вернул…

Он робко роняет слова, будто нерадивый ученик, плохо выучивший урок.

— Разумеется, все будет учтено. И это несомненно облегчит вашу участь.

Пустянский вдруг с силой бьет себя кулаком по колену:

— Дурак! Вот дурак! Сам себе жизнь испортил! Она в меня верила, а я… Подлец! Подлец!

— Попрошу без истерик. Поговорим по-деловому… Скажите, Пустянский, зачем вы раздобыли план квартиры коллекционера Лукошко?

— План? Какой план… Ах, тот… Однажды я побывал у него дома, принес какую-то безделушку. Позвонил. Дверь открыл сын. Крикнул: «Отец, к тебе!» И ушел в свою комнатенку. Смотрю, старик спускается по лестнице с антресолей. Сухонький, седые волосы растрепаны, одет во что попало, на ногах подшитые валенки, а в руке держит вазу невиданной красоты! И вокруг — чего только нет! У меня в глазах потемнело! Господи, сколько всего? И почему все это должно принадлежать старику, которому и жить-то всего ничего осталось…

— Разве вы не понимаете, что эти ваши откровения легко могут быть использованы против вас?

Пустянский усмехается:

— Это уж ваше дело — разобраться что к чему. Вам за это деньги платят.

— Напрасно вы, Пустянский, все на деньги меряете. Человеческого счастья за деньги не купишь.

Пустянский продолжал дурачиться:

— Молод еще. Могу ошибаться.

— А мне кажется, вы не так уж и молоды. Наверное, уже за тридцать?

— Тридцать три… Возраст Иисуса.

— Иисус, согласно легенде, пострадал за свои убеждения… А вы за что готовитесь на Голгофу взойти?

Пустянский вскидывает голову, вытягивает подбородок:

— У меня тоже есть свои убеждения! Но разве вы поймете?

— Это слова… В основе всех ваших поступков, Пустянский, лежит одно — стремление разбогатеть за чужой счет. А лукавый ваш ум тщится найти этой мелкой и, прямо скажем, преступной страстишке какое-либо приличное объяснение. Но получается это у вас плохо. Неважнецки получается. Вот даже неопытная, любящая вас Марина и та не поверила.

— Марину не трожьте! Это святое!

— Ну, тогда поговорим о другом. Лукошко — это ваших рук дело?

Пустянский бледнеет:

— Нет! Я его не убивал!

— А откуда вы знаете, что он убит?

— Слухом земля полнится…

— Скажу откровенно. По поводу вашего участия в убийстве Лукошко имеются весьма серьезные подозрения. Самое время их развеять. Так что вы правильно сделали, что явились.

Пустянский с хрустом сцепливает пальцы:

— Неужели вы верите, что я мог?! Мне жизнь дорога! Я жениться собрался! — Он был похож на утопающего, хватающегося за соломинку.

— Давайте по порядку. Ответьте мне на вопрос: с какой целью приходил Лукошко два месяца назад в квартиру Марины Белой?

— Я все расскажу, — торопится Пустянский. — Странная история. Я его не звал, он сам пришел.

…Вот уже три недели, как Пустянский готовился к ограблению квартиры Лукошко. Решился он на это после долгих и мучительных раздумий. Желание «завязать», раз и навсегда покончить со своим прошлым, которое пришло вместе с любовью к Марине, боролось в нем со страхом перед будущим, перед бедным, необеспеченным существованием.

Под благовидным предлогом он побывал в квартире Лукошко, составил подробный план его квартиры. Несколько дней следил за стариком и его сыном, чтобы определить время, когда их не бывает дома.

Пустянскому не стоило особого труда убедить себя, что, лишив Лукошко части нажитых им вещей, он сделает, в общем-то, доброе дело. В мире антикваров Лукошко был известен как человек крайне хитрый и жадный. Ради своей коллекции он мог без колебаний обмануть человека, кем бы тот ни был, беспомощным старцем, вдовой или ребенком.

И вдруг однажды в музей, где работал Пустянский, звонит Лукошко и обращается к нему со странной просьбой. Ему, видите ли, не хотелось бы обмануть двух детей — брата и сестру, уплатив им за картину меньше, чем она того стоила. Поэтому он хотел бы, чтобы эту