Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

вместо капусты. За деньги ничего не купить. С карточками-то набегаешься, да и по ним нормы снижают. Вот и выкручиваюсь. Пару банок сосисок — за шнапс, свинину — за сигареты. Ну, ты и сам знаешь… А дело вот какое. У меня брат живет в Ген-тине, двоюродный. У него мастерская по ремонту сельхозтехники. Ну, и хозяйство кое-какое. Пропуск мне нужен. Я тут договорился с одним снабженцем. Раз в неделю он ездит в Бранденбург за продуктами, там до Гентина километров двадцать. Маленький крюк, никто не заметит. Я бы с ним и мотался. А брат картошки, мяса, капусты для «Жабы» даст. Ты же — крипо. Можешь помочь с пропуском?

— Гентин, говоришь? — буркнул Гесслиц.

— Ну, да, Гентин.

— Родина Моделя.

— Чего?

— У тебя же машина есть.

— А бензин?

— Ладно. Подумаю, что можно сделать. Гесслиц отхлебнул пива, посидел молча и спросил: — Чего еще?

Ломми осушил свою рюмку с вермутом и забрал пустую кружку у Гесслица. Почесал рыжую щетину на щеке.

— Да вот, заходил тут один тип. Много вопросов задавал. Не иначе, из ваших. Но он почему-то спрашивал про тебя.

— И что ты ему сказал?

— Ну, что? Самое главное… Что в жилах у тебя течет пиво, а не кровь. Что ты любишь айсбайн и можешь сожрать сразу два, но в основном употребляешь баночные сосиски в похлебке из рубца, потому что айсбайн сегодня трескают только генералы. Еще — что в последнее время ты пьешь как хряк, сбежавший от мясника. Может, ты и правда сбежал от мясника, Вилли?

— Как он выглядел?

— Как все ваши шпики — обыкновенно. Такой плотный, среднего роста, нос картошкой. Пиджак у него кожаный. И шляпу не снял.

Минул час. Потом еще полчаса. Гесслиц сидел один, навалившись локтями на стол, положив лицо на ладонь, окутанный сигаретным дымом. Он опять перебрал с выпивкой.

Потом он тяжело поднялся, рукавом смазал черточки на грифельной доске и, сунув в пустую кружку купюру, нетвердой походкой направился к выходу.

Путь до дома оказался долгим. Он останавливался возле каждого темного фонаря, чтобы подумать о важном, но у него не получалось. Два дня он провел в засадах, которые полиция устроила бандитам, обчищавшим квартиры во время налетов авиации, когда хозяева находились в бомбоубежище. Неделю назад грабители застали жильцов дома — те, вероятно, решили переждать бомбежку у себя, не спускаясь в подвал, — и застрелили стариков и молодую женщину. Глава крипо Артур Небе распорядился арестовать убийц во что бы то ни стало и ответственным за операцию назначил его, Гесслица.

С помощью своей агентуры Гесслиц взял под контроль всех известных ему барыг. Им предложили альтернативу: либо они сдают тех, кто придет к ним с перечисленными вещами, либо — концлагерь. Без исключения все согласились помочь: они хорошо помнили, как накануне войны, по личному распоряжению Гиммлера, всех числящихся в картотеке крипо рецидивистов без суда и следствия бросили в Зак-сенхаузен, Лихтенбург и Дахау, на что потребовались сутки, и не было никаких сомнений в том, что этот опыт может быть мгновенно повторен.

«Сбежал от мясника…» Губы Гесслица дрогнули в пьяной ухмылке.

На сей раз у него была весомая причина, чтобы надраться. Два месяца назад оперативная группа крипо, куда вошел и Гесслиц, по приказу Небе была направлена в Амстердам с заданием выследить преступников, которые расклеивали антинацистские листовки, резали колеса германской техники, засыпали всякую дрянь в бензобаки. Гестапо не хватало людей, и все чаще они привлекали к своей работе сотрудников криминальной полиции. Довольно быстро быки из крипо вычислили тех, кто бесчинствовал на улицах. Ими оказались старшеклассники одной из школ в Пейпе. Было решено произвести аресты по месту проживания каждого в полночь.

Поздно вечером насквозь промокший под дождем Гесслиц отыскал в Пейпе подвал, где они собирались. Могучим ударом плеча он выбил дверь и ввалился внутрь. На него в ужасе уставились двое парней и три девчонки, что-то обсуждавшие за столом. Гесслицу особенно запомнились глаза одной — круглые, изумленно-наивные. Такие бывают у котят, которые только знакомятся с окружающим их миром.

— Кто из вас понимает немецкий? — рявкнул он. Парень и девушка, как в школьном классе, подняли руки.

— Переводите! Немедленно собирайтесь и бегите прочь из города. К бабушкам, тетям, дядям. В деревню. Куда хотите. Но чтобы через час никого тут не было! Домой нельзя — там вас арестуют. Уходите поодиночке. Быстро!

Их взяли, когда они выводили из соседнего здания трех одноклассниц-евреек, которые прятались там от полиции. Каждого подростка Небе, срочно примчавшийся в Амстердам, допрашивал самолично — безжалостно, жестко, — при чём Гесслиц вынужден был присутствовать, и никто из них, даже та, с беспомощными глазами, ни тогда, ни потом — а допросы были разные — не выдал его, безуспешно попытавшегося их спасти.

Позже за успешную операцию Небе вручили Золотой рыцарский крест Военных заслуг. Опергруппа также получила поощрения. А вчера пришло известие, что двоих арестованных ребят казнили — судя по принятой в Нидерландах практике, через повешение. Остальных сослали в лагерь…

Наконец он добрался до дома. Оглашая гулкое пространство свистящей одышкой, Гесслиц поднялся на свой этаж, долго рылся в ключах, выбирая нужный, а потом столько же тыкал им в замок. Дверь поддалась. Шаркая подошвами, он ввалился внутрь, закрыл дверь, смахнул с головы шляпу, на ощупь, хватаясь за стены, прошел в столовую и нашарил на стене выключатель. Вспыхнула лампа, и в ту же секунду слух его пронзил исполненный ужаса и отчаяния крик. Хмель тотчас слетел с него. Ударом ладони Гесслиц погасил свет. Постоял секунду, чувствуя, как закипает на лбу испарина. Потом осторожно, на цыпочках, приблизился к креслу, стоявшему перед плотно закрытыми шторами, в котором, еле заметная в темноте, свернулась маленькая фигурка Норы.

— Что ты, малышка, что ты? — тихо, очень тихо спросил он, нагибаясь к жене. Она словно окаменела, прижав ладони к лицу, и только когда его рука осторожно легла ей на плечо, он почувствовал мелкую, ровную дрожь, сотрясавшую ее тело, как у перепуганной кошки.

— Это же я. Я пришел, милая.

Нора неуверенно отняла ладони от лица, подняла голову. Пальцы Гесслица коснулись ее мокрой от слез щеки.

— Это я, — повторил он как можно мягче. Она взяла его широкую ладонь и прижалась к ней.

— Вилли, Вилли, я ждала тебя весь день, а тебя все не было, не было.

— Прости, малышка, я не знал. Я так устал, что решил зайти к Ломми. Прости меня.

— Ничего. Главное, что ты дома, дома, дома. Главное, что ты дома.

Ее слабый